Дмитрий Стародубцев - Продавец мечты. Книга первая

Тут-то Рафаэль и вспомнил о тетради, которую ему когда-то отдал отец.

Весь последующий день, борясь с хроническим недосыпом, я рылся в архивных папках своих проспиртованных мозгов, пытаясь вспомнить, куда запропастилась тетрадь Миши. Конечно, если б он был до сих пор жив, я заставил бы его восстановить записи, но мой несостоявшийся батяня вот уже семь лет как курил бамбук на небесах, наверное, запивая его денатуратом. «Смерть человека — неэффективное средство для борьбы с его идеями» , — выдал однажды историк и философ Волкогонов Д. А. (1928–1995).

Умер мой старик от разрыва сердца, когда недовольные работой его рекламной шарашки клиенты ворвались в подвальный офис в окружении двухметровых «мальчиков» и потребовали взад шесть миллионов рублей. Последовавшей затем зарубы с побоями и изощренными пытками отец не перенес. В дальнейшем с «пострадавшими» рекламодателями рассчитались бывшие соратники Миши, переписав на них свои хрущебные квартирки, они же его и похоронили на последние деньги. С отцом я не общался, связи между нами никакой не было, поэтому узнал об этом я спустя два года, да и то совершенно случайно, встретив однажды в пригородной электричке того гамадрила с грушеобразным подбородком. Мы с ним помянули моего родителя двумя бутылками «Русского стандарта Platinum». Стиль и успех слились воедино для незабываемого вечера…

На Митинском кладбище, Пятницкое шоссе, 6-й км, на могиле отца, к которой я подъехал прямо на своем бээмвэшнике «999», я застал печальное запустение. Плита просела, да еще и треснула в основании, все было усыпано ветками и перегнивающей листвой. Похоже, за минувшие семь лет здесь так никто ни разу и не появился. Не хотел бы я лежать в таком сраче и в таком гробовом одиночестве!

Я положил к плите купленные у входа на кладбище красные гвоздички, постоял минутку — и пошел шарить кладбищенских работников. Через полчаса я уже официально проплачивал в кассу гранитной мастерской за новую плиту черного мрамора (95’000 рублей), чугунный заборчик и белую мраморную крошку, а некий Васёк, которого мне настоятельно рекомендовали, обещал мне за энную сумму тщательный уход за могилкой в течение года. Мы условились, что по окончании оговоренного срока я пролонгирую наш договор. Тогда мне и в голову не могло прийти, что больше здесь я никогда не появлюсь…

В тот день — мой первый день в Москве — когда я, пообщавшись с отцом, вышел, пьяно рыдая, из здания «Соверо» и выбросил его тетрадь в урну, мне вдруг так подурнело, что я проблевался, а потом протащился метров триста и никакой завалился в кусты. Проснулся я ночью; было тепло и влажно. Я сразу вспомнил происшедшее, поплелся обратно к той урне и зачем-то забрал отцовскую тетрадь. А что было дальше? Куда я ее дел?..

Я ехал с кладбища по Пятницкому шоссе. Машину окутывал гнусноватый осенний вечер. Впереди урчала, курилась выхлопными газами, психовала многокилометровая скучившаяся пробка — такой беспредельной пробкой, верно, можно и кратер извергающегося вулкана намертво заткнуть. Я курил «Dunhill», звонил по телефону, эсэмэсил Вики про «скучаю» и «нежно целую», одновременно посматривая одним глазком в телевизор, где как раз распинался в нашем очередном торгово-рекламном блокбастере припудренный Петрович: «Только в такие минуты я в полной мере понимаю, как прекрасна жизнь!»

И тут я вспомнил… Подрабатывал я как-то у одного хренопуза на даче садовником. У него был свой заводишко по производству тротуарной плитки, жена — Xw/38/1 (лохнесское чудовище), мечтавшая меня изнасиловать, и четыре огромных пса. Тот урод платил мне копейки, но зато у меня было жилье и харч. Правда, сложно назвать человеческой едой специфическое варево для собак, но зато в собаках своих хренопуз души не чаял и нарезал в кастрюлю отборнейшие куски мяса. Вкусно, как в ресторане! Жил я на чердаке, который хозяева называли мансардой, работал, как негр на плантации (Уход за растениями превращается в оздоровительный отдых с прекрасным результатом!), а по вечерам, когда мне запрещалось покидать свою «келью», от нечего делать читал книжки, которыми было засрано полчердака. Это были едва ли не первые книги в моей жизни: Чехов — «Дама с собачкой», Достоевский — «Идиот», Алексей Толстой — «Пётр I», Булгаков — «Мастер и Маргарита», Венедикт Ерофеев — «Москва — Петушки», Акунин — «Азазель», Пауло Коэльо — «Алхимик»… Но прежде всего, конечно, собрание сочинений Джека Лондона…

Ну так вот, тетрадь вместе со всеми моими тогдашними вещами осталась на том чердаке. Когда жена хозяина дачи все-таки до меня добралась, мне пришлось крепко ее «отдубасить» — она визжала на полпоселка, даже собаки завыли. Недаром у меня не было женщины с полгода, не считая опостылевшей суходрочки. Чудовище явилось через день с теми же намерениями, прихватив бутылку водки и запеченного в духовке гуся, но на этот раз вернувшийся раньше с работы хренопуз нас застал, причем прямо за производством classic hardcore doggystyle. Эта целлюлитная жопа с ручками с ходу заявила, что я взял ее силой; владелец заводика поспешил набить мне морду, а потом спустил на меня злобного «кавказца». Я, в чем был, перелетел с олимпийской прытью высокий забор, а далее включил такой форсаж напропалую, что опомнился лишь в соседней деревне, за пять километров от места происшествия. Это значит — сжигается жир!..

Итак, теперь я знал, где искать.

Я развернулся на глазах у оторопевших дэпээсников, наплевав на две сплошные, и погнал по Пятницкому шоссе в обратную, совершенно беспрепятственную сторону — на «аварийках», да еще с таким ревом, что двигающиеся впереди машины спешно прижимались к обочине.

Через час я уже подруливал к нужному мне дачному поселку. Я бросил бээмвэшник на главной дороге, прихватил с собой фонарик из подарочного набора автодорожника и, плутая в мистическом мареве близившейся ночи, подкрался к той самой даче, где когда-то промышлял садовником.

Окончательно смерклось, но я сразу обратил внимание на покосившийся забор, а сквозь щель между досками разглядел неубранный заросший пейзаж, где не было и следа от клумб, кустов роз, туй и японских яблонь, за которыми я когда-то так ревностно ухаживал. Сам дом торчал посреди участка — почерневшая, унылая махина, — и не было в его безжизненном виде ни единого признака присутствия человека. И собаки не лаяли, их и след простыл. Что случилось с хренопузом, его «верной» женой и злыми, прожорливыми псами?

Я с опаской проник на территорию дачи и долго бродил вокруг строения, прислушиваясь и заглядывая в окна. Убедившись, что в доме никого нет, я легко сорвал решетку с окошка цокольного этажа, выбил ногой стекло — и вскоре уже крался по темным комнатам, прогуливаясь мощным лучом фонаря по предметам, обшарпанным стенам и всевозможным задворкам. Я чувствовал себя вором-домушником.