Николай Веревочкин - Белая дыра

— Да что я изверг какой, — пробормотал в глубоком смущении Охломоныч, мало чего соображая.

— Ну, вот и договорились, — вздохнула с облегчением чужая душа и строго наставила: — Однако с этой секунды на тебе лежит большая ответственность.

Бесплотный указал прозрачным пальцем на бронзового, нежно зажужжавшего жука и сказал, едва сдерживая слезы:

— Ты теперь наш хранитель.

Вот так навалится на человека все в один день, немудрено и растеряться. Однако в последний момент, когда незнакомец приблизился настолько, что через одежду чувствовалось чужое тепло, Охломоныч собрался с мыслями и спросил:

— А мы вроде бы и того, не познакомились. Кто же вы такой будете?

Туманный палец ткнул в сторону жука, и слабеющий голос прошелестел:

— Я — это он.

— Так что же — вы вроде бы как машина?

— Вроде бы. Странно было бы, если бы с тобой заговорила, как ты выражаешься, машина.

— Конечно, не пряник, — согласился Охломоныч, — хотя раньше я с машинами частенько разговаривал. Правда, все больше по-матерному.

В это время душа незнакомца просочилась сквозь одежды, и одежды опали с шуршанием, как листва с дерева. Красная вишня на белом.

Теплое, как бы парное, облако окутало Охломоныча и с шипением проникло в него.

По телу звон прошел, легкое покалывание, и тепло разлилось. Будто это и не Тритон Охломоныч вовсе, а бутылка искристого советского шампанского. Доперестроечного, разумеется.

Тепло превратилось в жар, и словно кто золотой ложечкой в чае кусок рафинаду размешал.

До полного, то есть, растворения душ.

Потом Охломоныча пронзило холодной молнией. Словно человек стакан девяностошестиградусного спирта выпил.

Деликатно заворошилась душа белоголового незнакомца ли, машины ли, поудобнее устраиваясь в теле Охломоныча.

Голова закружилась, и Бабаев бор всплыл в небеса. И стал Охломоныч, с одной стороны, вроде бы Охломоныч, а, с другой стороны, вроде бы и не Охломоныч.

Опасное это дело — слияние душ. Считайте, что я вас предупредил. Большая нагрузка на кору больших полушарий получается. Еще бы! Человек, допустим, всю жизнь к своей голове относился, как к месту для ношения шапки, а тут, считай, в одну секунду столько всего в мозги привалило, что и за сто лет по книжкам не узнаешь, даже если будешь читать без перерыва на еду и сон. Закоротило, короче, в голове затрещали мозги как от электрических разрядов, и Тритон Охломоныч повалился на землю, как подрубленная под самый корешок сосенка.

Долго ли, коротко ли лежал, только, очнувшись, солнца на привычном месте не увидел и долго не мог свою личность признать. Думал о самом себе как о постороннем сукином сыне и головой покачивал в недоумении: «Забавное ты существо, Охломоныч, забавное».

А боковым зрением чувствует матовое золотое свечение.

Поворачивает просветленную после слияния душ голову — здравствуйте вам! — это же давешний жук. Только размером с микроавтобус. Крылышко-дверцу приподнял, а под ним уютная кабина.

Встал Охломоныч, отряхнулся. Заглянул внутрь жука, а там — ни руля, ни кнопки, ни ручки. Ничего.

— А как же тобой управлять прикажешь?

И слышит внутренний, насмешливый голос:

«А что мной управлять? Садись да поезжай».

— А нажимать на что? Нажимать-то не на что.

«А вот нажимать как раз ни на что и не надо. Думаю, мы друг друга и так поймем».

— Вот оно что, — догадался Охломоныч, — значит, одной силой мысли?

«Силой мысли? — хмыкнул внутренний голос с иронией. — Ну, назови это так».

Забрался Охломоныч внутрь жука. Кресло не кресло, а как бы живое существо. Нежно так замурлыкало и, вроде мягкой пены, окутало по фигуре. Не сидишь, а паришь в невесомости.

«Ну, поехали?» — спрашивает внутренний голос.

— Поехали-то поехали, — отвечает с сомнением Охломоныч, — только как мы по болотам проедем?

«Не понял», — удивился голос.

— Дороги-то нет, — объяснил Охломоныч.

«Ах, тебе дорога нужна! Поехали по дороге».

— По какой такой дороге?

«А по той, что мы сейчас построим, — невозмутимо отвечает голос. — Далек ли путь?»

— По прямой и пяти не будет, а в объезд все пятнадцать наберутся.

«Поехали по прямой».

— Прыткий какой! «По прямой»… А речка?

«Широка ли речка?»

— Бурля-то? Да сейчас воробью по колено. А весной с того берега выпить позовут, а ты и не услышишь.

«Значит, мост нужно строить, — сделал вывод невозмутимый голос и добавил с неудовольствием. — Говорить будем или поехали?»

— Без колес? — хмыкнул Охломоныч.

«Эх, сила мысли, — усмехнулся голос и передразнил, — без колес… Выбирай дорогу-то».

Жук вздохнул и, едва слышно зажужжав, приподнялся над землей. Охломоныч выглянул наружу — хоть бы одна травинка под днищем шелохнулась.

— Так он и летать умеет, — одобрил Охломоныч, — однако на чем над землей держится?

«Какая разница, — ответил с легким раздражением голос. — Считай, что на силе твоей мысли».

Ишь ты, язва какая!

— Вот по этой колдобине и поедем, — дал направление Охломоныч, сделав вид, что не заметил подковырки.

«Шести метров хватит?»

— Чего шести?

«Ширина».

— Пойдет.

«А цвет?».

— Чего цвет?

«Дороги, чего же еще».

— Уж и не знаю, — растерялся Охломоныч. — А какие вообще-то цвета бывают?

«Да любой, — вздохнул голос. — Можно вообще под радугу сделать. Можно мозаикой. Можно под картины раскрасить. Мне, например, Сандро Ботичелли нравится. «Три грации». Можно под полотна импрессионистов. Тебе, Охломоныч, импрессионисты нравятся?»

— Да так как-то, — уклончиво ответил Охломоныч, — мне больше сало с чесноком нравится. Да еще Сальвадор Дали с Босхом. Вот только поймет ли народ?

«Согласен, — поддержал его голос. — Для Новостаровки лучше что-нибудь из Третьяковской галереи. Пойдут ребятишки в лес за ягодой, а по пути и к искусству за одно приобщатся».

— А вы что присоветуете, — перешел на «вы» из уважения к обширным познаниям голоса Охломоныч.

«Хм! — задумался тот. — Выбор большой. Можно — под гранит, можно — под мрамор. Песчаный неплохо. Брусчатка…»

— А можно — вроде бы земляника, земляника, земляника. Зима наступит, а на дороге — все лето.

«Пожалуйста!»

Жук зашипел и распустил хвост на ширину будущей земляничной дороги.

— А где же асфальт?

«Кому нужен ваш вонючий, смердящий асфальт, когда вокруг столько экологически чистого сырья!»

Гладко, как утюг по свежевыстиранным простыням, со скоростью бегущего человека жук заскользил по искореженной гусеницами тракторов земле, оставляя после себя идеально ровную, как фотообои, полосу, расписанную под поляну созревшей земляники. Раскрыв рот, Охломоныч смотрел, как в нужном месте появлялись трубы для водостока, а где надо — насыпь, выравнивающая полотно дороги.