Николай Веревочкин - Человек без имени

«Шлюхи!» — подумала Шамара о Грозном, Дусторханове и Удищеве.

И так яростно подумала, что потеряла сознание.

В чувство ее привел аромат роз.

В хрустальной вазе на обшарпанной больничной тумбочке стояли две желтых и одна черно-багровая розы.

Из-за букета появилось искаженное гримасой сострадания лицо Удищева.

— Лежи и молчи, — сказал он голосом, в котором и намека не было на сочувствие. — Тебе трудно говорить. Я понимаю.

Испепеляющий взгляд Шамары отразился от сдержанно циничных глаз Мирофана, как солнечные лучи от снега.

— Какие скоты, — сказал Удищев без эмоций и выражения, — бить женщину. По лицу. Арматурой. Эти подонки на все способны. Могли и убить.

«Откуда он знает про арматуру? — подумала Шамара. — Он нарочно сказал об арматуре…»

— Запросто могут убить, — продолжал утешать посетитель. — Видимо, заказ был такой — только попугать. Им, скотам, все равно — попугать или убить. Лишь бы баксы заплатили.

Шамара закрыла глаза, чтобы не видеть эту мерзкую самодовольную рожу.

— Не понимаю, — продолжал равнодушно возмущаться торжествующий Мирофан, — как можно бить женщину. Ну — изнасилуй. Ну — пригрози. Зачем же по лицу. Железным прутом. И главное — за что? Непонятно.

Чем больше он возмущался, тем страшнее становилось Шамаре. Ненависть и страх разрывали ее подвешенное на ниточку сердце. Слезы бессильной ярости ручьями боли стекали по вывернутому наизнанку лицу, губы тряслись, и трескалась засыхающая на них короста. Внутри у нее все дрожало.

Но этих мук Удищеву показалось мало. Он решил растоптать поверженную, доиздеваться до конца.

— Слышала: на «Сотби» за мою «Тройную радугу» кучу баксов отвалили, — поделился он радостью. — Я знаю, ты этому искренне рада. Пентюхай, говорят, так обрадовался — на «скорой» увезли. Едва откачали. Да дело даже не в баксах, сама понимаешь. Главное — признание. Я теперь самый дорогой художник в СНГ. Но твой портрет напишу бесплатно. Очень мне нравится твое лицо. Очень. Господи, как они тебя отделали. Не связывалась бы ты с ними. Убьют.

И, пригрозивши, вышел из палаты.

Только за Удищевым закрылась дверь, едва стихли в коридоре его самоуверенные шаги, как Шамара дала волю чувствам.

Смахнула с тумбочки вазу с цветами и захохотала.

Преданная и брошенная всеми, избитая и растоптанная, она смеялась. Большая беда — не напечатали ее в провинциальной «Дребездени»! Статью вместе с кассетой она передаст Майклу. А то, что опубликуют там, здесь перепечатают все. Пусть Удищев пошлет своих дебилов с арматурой в Англию…

Распахнулась дверь. На пороге стоял веселый Удищев. Он посмотрел на осколки вазы, на розы в луже и сказал печально:

— Совсем забыл. Представляешь: Пупузика избили. Зверски. Видеокамеру — вдребезги. Ни одной кассеты не оставили. Какое варварство. Какая дикость. Говорят, и твою квартиру бомбили. Что-то, должно быть, искали. Наверное, нашли. Если бы не нашли, все бы к черту сожгли. Вот подонки. Вот скоты. Ну, поправляйся. Кстати, знаешь какой номер у твоей палаты? Не поверишь: палата номер шесть.