Светлана Петрова - Кавказский гамбит

Прекрасное четырехколесное чудо настолько овладело всем существом Василия, что планы его мгновенно изменились. Зачем ему ездить в Германию много раз? Не ближний свет. Может, растянуться на год, а то и на два. Его Зина ждет, да и сам уже не в том возрасте, чтобы счастье на дальнюю полку откладывать. Он грузину нос натянет: на чужие деньги, по чужой наводке разок обернется, девочку возьмет себе, а расплатится по приезде недостроем. Поднять дачу наново денег и сил так и так не хватит. Пока он крутился возле Зины, бурьян вымахал по грудь, пес сдох в жару без воды, виноград кто-то из соседей срезал, на калиброванную сливу напала парша. К тому же времянка, в которой прежде жили летом с детьми и внуками или сдавали внаем курортникам, — сгорела. Не сама, конечно, подожгли, нашлись завистники. И чему завидовать? Эту землю на крутом склоне горы они с женой сорок лет потом поливали. Теперь — все! Потеряла дача для Василия интерес. Земля же нынче в цене подскочила — богатых развелось, как тараканов, за границей все курорты скупили, теперь за родимое Кавказское побережье взялись. Хорошо это или нет вообще, понять сложно, однако лично ему, Василию, на руку. Невестке с десяток тысяч от продажи достанется — сразу заткнется. Капе тоже, конечно, доля причитается немалая, она ее тут же за шкаф поволочет, но то уж хозяйское дело. А остальное он Зине к ногам положит.

Документы на автомобиль деловитые немцы оформили мгновенно, деньги сняли с пластиковой карты, остаток Василий попросил купюрами по сто и двадцать долларов, чтобы потом ни от кого не зависеть, поскольку с автоматами обращаться не умел. По всем прикидкам хватить должно с лихвой. В Финляндии он еще Капе пальто купит — помнил обещание. Заграничное наверняка красивше нашего. Надо порадовать старуху перед тем, как бросить: все-таки долго вместе жили, радость-горе делили.

Из Берлина кавалькадой в несколько десятков машин перегонщики направились на север, в сторону Балтийского моря. Такие гладкие дороги Панюшкин видел только в кино. Но и с передним приводом тоже никогда не ездил, потому немного нервничал, ехал медленнее всех и замыкал колонну. Триста километров пробежали без остановок, лишь несколько раз пришлось притормозить, чтобы опустить в автомат монету — пошлину за автобан. Кто-то произнес: Земля (по нашему, значит, область) Передняя Померания. Васька засмеялся — помирают тут, что ли? Непохоже. Чистота немыслимая и по всему видно, что живут в достатке, колбасу едят и ноги каждый вечер горячей водой моют. А мы этих фрицев в сорок пятом расколошматили — будь здоров! Умудрились как-то.

Вечером въехали в Росток — ближайший к России порт, поставили железных коней на стоянку, заплатив за охрану и номера в мотеле. Васька норовил сэкономить и заночевать в машине, но, оказалось, не полагается. Ясно, все хотят поиметь свои денежки. Поездные попутчики затерялись в общей толпе. Кто-то из русских поинтеллигентней пошел смотреть на ратушу шестнадцатого века, а Панюшкин завернул в дешевый супермаркет Plus, купил готовые бутерброды в коробке, бутылку пива и отправился спать.

Спозаранку все рванули к парому, который направлялся в Финляндию. Василий думал, что паром — это большая баржа и машины сгрудятся на ней, как на вокзальной площади, а водители будут сидеть внутри своих покупок, чтобы по прибытии на место авто не спиздили. Но у пирса стоял широкий домина в десять этажей. Водитель соседней машины ткнул вверх пальцем и восторженно крикнул: «Двадцать девять тонн»! Тонн чего — Васька не понял, но перед такой громадиной даже рот раскрыл. Машины, одна за другой, в строгом порядке, поползли прямо в открывшееся брюхо. Васька все рвался вперед, но бывалые перегонщики его осадили: последним заедешь, первым выедешь, тут спешить некуда, а там впереди таможня, куда попасть первым — удача, большая экономия времени.

Всем пассажирам, в том числе сопровождающим грузы, полагались двухместные каюты. Конечно, не даром, это Панюшкин уже понял. Опять пришлось платить. Вместо ключей от кают дали пластиковые карточки. Васька опять дивился и несколько раз тыкал пластик в дверь, не веря, что откроется. Открывалась без труда. Внутри чистота и красота, занавески шелковые и туалетная бумага с картинками — все-таки заграница.

До финского порта Ханко — конечного пункта назначения паромной переправы — всего три с половиной часа ходу, но некстати разыгрался шторм и огромная, тяжело груженная посудина с места не сдвинулась. На рейде простояли полтора суток, так еще за каюты пришлось доплачивать и еду покупать. Васька уже потерял счет разменянным купюрам, но, поскольку деньгами были доллары, а не рубли, это упрощало к ним отношение — то ли много, то ли мало. Зеленые бумажки словно чужие, а чужого, как известно, не жалко.

Бар вообще не закрывался, чему пестрый народ искренне радовался. Настроение у Панюшкина было отличное: желтенькая девочка — сбывшаяся мечта — ехала вместе с ним через две страны в родную теплую Хосту. Он взял бутылку и подсел к пожилым мужикам (не к молодым же! — у тех свои привычки, свои игрушки и законы) — обмыть автомобиль, чтобы бегал, не спотыкался. После первой стопки стали знакомиться.

Инженер Подповетный, солидный лысый мужчина в толстом расписном свитере, работал на верфи в Петербурге, но заказов нет, следовательно, нет и зарплаты.

— Третий раз езжу, — сказал кораблестроитель. — А вообще-то я раньше обитал на Украине, в Николаеве, когда мы все в одной стране жили.

— Тоскуешь по старым временам? По профсоюзу, по компартии? — едко спросил небритый жилистый мужик.

— Не тоскую, но, что было хорошего — а оно было, вспоминаю с грустью и свыкнуться не могу, что мои родичи во Львове заделались иностранцами. Столько лет дружили, а теперь хохлы смотрят на русских с ненавистью.

Подповетный досадливо крякнул и осушил изящную стопочку одним глотком, прокомментировав:

— Несерьезная посуда.

— А к нам казахи неплохо относятся, — похвастался небритый. — Я же не сам место для жизни выбирал: меня после института как молодого специалиста в Караганду на металлургический комбинат направили и московскую прописку отобрали. Тридцать лет в литейке потел, потом на руководящей работе в управлении, а пенсия — одно издевательство, вот и заделался перегонщиком. Давно езжу. Вначале трудно приходилось, били не раз и деньги отнимали, теперь порядку больше. Но все равно нелегко, в моем-то возрасте. А что легко? Я же мужик, у меня пятеро детей. А ты, наверно, богатый, если «Ленд-Крузера» отхватил? — с неприязнью обратился литейщик к пожилому мужчине, аккуратно одетому и хорошо выбритому, назвавшемуся Семеном Ильичом. Но тот сказал просто:

— Я тоже не хозяин машины. Завуч в школе. Жена болеет, дочка замуж не вышла, а сынишку родила. На учительскую зарплату не прокормить, не то что одеть. Вот и нанялся.