Светлана Петрова - Кавказский гамбит

«Хорошие люди, — с теплотой подумал Василий, — и причины у всех похожие, и пьют все нормально». Подходили другие пассажиры, в основном из России и Казахстана, чокались, что-то спрашивали. Большинство набралось до бессознательного состояния. Панюшкин пил сам и по привычке угощал, потому сколько в себя залил и сколько потратил на спиртное — не помнил, протер глаза уже в Финляндии, где неожиданно их встретил холод и пронизывающий до костей ветер. Впрочем, чего тут неожиданного — даром, что Ханко на юге страны, да страна-то северная, а на дворе поздняя осень, вот мороз и ударил. Однако дороги расчищены, даже словно подметены, и 350 км до границы, мимо Хельсинки, через Котку, проскочили мигом. Панюшкин опять оказался в хвосте: давно не сидел за рулем подолгу и машина незнакомая, норовистая, чуть задумаешься, педаль газа случайно придавишь — рвется вперед со свистом. Лучше с нею поосторожнее.

Пока стояли в очереди на финскую таможню, Василий заглянул в низкий придорожный магазинчик, который внутри оказался большим ангаром, полным разного добра на любой вкус, даже пальто зимние женские нашлись. Вот так оказия! Желая, чтобы Капа смягчилась, чего с нею уже лет тридцать не случалось, он время от времени расслабленно вспоминал свое обещание, которым надеялся загладить вину. А теперь — раз вещь имеется в наличии — придется покупать. Выбрал зеленое пальто с рыжей лисой, но показалось — дорого. Одна из продавщиц плохо, но лопотала по-русски.

— Для кого?

— Для жены.

— Молодая?

— Нет. Как я.

Финка поняла, принесла другое, с искусственным мехом, пушистым, от настоящего не отличишь, да и моль не съест. То, что надо.

— Заверните! — сказал Василий и широким жестом выложил деньги.

Сдачу ему отсчитали копеечка в копеечку, дали глянцевую бумажную сумку, яркую, с веревочными ручками. Капе понравится.

Попутчики, с которыми пили на пароме, томились в безделье где-то в середине вереницы машин. Они поманили Василия к себе, заставили показать товар. Панюшкин развернул обнову с удовольствием и стал рассказывать, как выбирал, но главное утаил — не место хвастать, а вдруг он какой финский закон нарушил? Одно дело совершить поступок, другое — о нем болтать.

А получилось так, что продавщица в магазине как-то странно к нему присматривалась, потом подмигнула и пошла куда-то внутрь помещения по длинным кривым коридорам между выгородками. Васька знак понял, не слепой, и двинулся следом — не каждый день такая оказия случится, чтобы с иностранной бабой позабавиться. Очутились в комнатке, малюсенькой, но с широким диваном. Ну, дальше — все, что в таких случаях полагается. Два раза брался за дело и оба раза хорошо вышло, не посрамился. Хоть финка и не сильно молодая, однако до этого самого охочая, сразу видно, все сидела перед ним совершенно голая, даже не пытаясь прикрыться. Тело рыхлое, словно кислое тесто, буйно взошедшее на дрожжах. «Может, у них мода такая, срама не стесняться, — подумал Василий. — Во всякой стране свои порядки». Он уже собрался уходить, как женщина, смешно коверкая слова, вдруг предложила ему остаться в Финляндии. Она в магазине на время, беременную подругу подменяет, а живет в окрестностях Лахти. Говорит, оформлю все в лучшем виде, сначала коммерческую визу, а потом съездишь домой, разведешься, и мы поженимся. Хозяйство большое, ферма молочная, масло сбиваем, сыры делаем. Дед в тридцать девятом на войне с русскими погиб, папа умер, мама старая, других детей нет, ферма к ней перейдет.

Финка без всякого смущения энергично ковырнула в носу и осталась довольна результатом. Это придало ей уверенности.

— Днем трудиться не будешь, только работниками командовать, ну, а ночью — попотеешь немного.

Она не шутила, смотрела серьезно.

— У вас тут мужчин, что ли, нет? — стушевался Панюшкин. — Да и я… — он хотел сказать — старый, а сказал —…немолодой.

— Мужчин хватает, да все они разные. Очень ты мне понравился. А если за тобой ухаживать, ты еще долго прослужишь. Подумай.

Васька думал основательно — минуты две. Прижмурил узкие глаза и сказал:

— Добрая ты баба. Только поздно мне жизнь наново начинать. Да и Зина с Капой рассердятся. Мне еще предстоит с ними по приезде разбираться.

Пальто собутыльники одобрили.

— То-то! Финка — сообразительная бабешка! — сказал довольный Панюшкин. — Белая, гладкая.

Небритый литейщик бросил презрительно:

— Чухна!

— Кто? — не понял Васька.

— Ты Пушкина читал? «Приют убогого чухонца»… Они хоть и живут лучше нашего, а нам не ровня. Мы — великий народ!

Василий поежился: великим он себя не чувствовал.

Подповетный заржал:

— По-твоему, это мы от чувства превосходства катаемся к фрицам за подержанными автомобилями?

Семен Ильич заметил назидательно:

— Больших людей нужно цитировать с осторожностью. Величие должно выражаться не в словах. Никто в России никогда не думал о народе. Ни при Иване Великом, ни при Петре, ни при кровавом Николашке, которого неизвестно по каким канонам объявили святым: у нас невинно убиенных в революцию, в сталинских лагерях, на войне, в Бабьем Яру — легион, они — святее. Ленин со Сталиным считали человека одноразовым насекомым: пока лапками шевелить способен, пусть осуществляет их заветную мечту — светлое будущее мирового коммунизма. Нынешняя власть в этом плане мало что изменила, кроме терминологии. От обещаний — уши вянут, а конкретный человек всегда на последнем месте.

— С вашим настроением и национальностью надо жить и учительствовать в Израиле, — осторожно усмехнулся инженер с Петербургской верфи.

Семен Ильич погрустнел, ответил мягко:

— Но я здесь родился и считаю Россию своей родиной.

— Тогда нечего ее марать! — обрадовался неожиданной поддержке литейщик.

— Я не мараю. Просто трезво мыслю.

— Таких мыслящих раньше, знаешь, за какое место подвешивали?

— Знаю. И думаю, что все еще впереди. Но надеюсь не дожить.

Финский пограничник в теплой одежде и перчатках с крагами, мехом внутрь, пропускал за пять минут по машине: полистает нехотя документы, глянет одним глазом в багажник и махнет рукой — проезжай. А впереди российская таможня, где потрошат на совесть — ищут хоть какую-нибудь причину, чтобы содрать взятку, а если ничего не обнаружат, будут мариновать просто так, пока свое не получат, потому хвост из автомобилей растянулся на целый километр. Откуда на родной стороне взялся гололед и сугробы по обочинам, Василий уразуметь не успел, а уже ткнулся капотом в снег. Выбрался без посторонней помощи — никто и не предлагал, все боятся место потерять. Василий не обиделся — тут конкуренция, если зевнешь, ждать не станут, вмиг объедут, поэтому и моторы не отключают. Хотелось бы только знать, куда спешат? Сутками раньше, сутками позже, а дома будем, Выборг отсюда — рукой подать.