Анатолий Гладилин - Дым в глаза

— Ты, — говорит, — не улучшил работу, а чуть не развалил ее, и поэтому настоятельно советую…

Он теперь большим стал, Маркелов.

— Хорошо, — говорю. — Я и сам хотел уходить, но неужели ты барбоса оставишь? Под суд его надо отдать, он основной виновник.

Но разве Маркелов меня послушает? И отправлен был старик тихо, с почетом на пенсию.

Одному удивляюсь: как он уговорил старика? При мне старик наотрез отказывался.

Итак, ушел «по состоянию здоровья». Ничего, скоро мне предложат другую работу. Ведь я все-таки Серов!»

«Я от матери ушел: она пыталась меня воспитывать.

Я от Лены ушел: она пыталась меня любить.

Я из университета ушел: там пытались меня учить.

Я от Маркелова ушел: он пытался сделать из меня человека.

Колобок, Колобок, кто тебя съест? Наверно, друзья.

Во всех домах, ресторанах, бильярдных мне открыты двери, хоть я и не очень компанейский, хоть я и не очень богат, хоть я не умею играть. Отмычка проста: мое имя! Все хотят познакомиться со знаменитым футболистом, все уверены, что я вышел из строя на год, не больше.

— Ваше здоровье, Игорь!

Или я выбираю, или меня выбирают, но это словно какой-то определенный круг.

Там есть свои корифеи. Они способные, умные, широко эрудированные люди. С ними вроде и весело и интересно. Они очень разные. Но мне кажется, что в них общее:

1) «А я был когда-то…»,

2) «Сейчас меня не понимают»,

3) «Я еще себя покажу!»

Там есть поэт, чью песню все мы пели, и после этого уже двадцать лет ни один человек никогда не видел его трезвым.

Там есть журналист. Говорят, что когда-то он был известен, потом поругался с начальством, и его «зажали». Он критикует все газеты, он высмеивает нелепую верстку и сухие подвалы. «Вот если бы я был главным редактором, я бы совсем по-другому». Ему и сейчас предлагают работу, он что-то пишет, но сам говорит, что халтурит. «Вот подождите, я напишу такой подвал, что вы закачаетесь». Всех известных наших журналистов, редакторов, писателей он зовет просто: Колька, Гришка, Мишка.

Так же, по именам, зовет всех известных больших актеров обрюзгший, заросший человек с густым басом. Он со всеми выступал вместе, все артисты — его лучшие друзья. Чуть ли не на коленях просят его брать ведущие роли. «Но зачем мне одолжения, я и сам. Кстати, не одолжите ли мне червонец?»

(Да, еще одна характерная черта: они любят занимать деньги.)

Между прочим, это все кадры высокой квалификации: если бы их устроить на ликерно-водочные заводы дегустаторами, они были бы передовиками производства, запросто выполняя по две, по три нормы.

Есть, правда, и исключения. Например, Матвей, плешивый, с блудливыми глазами искусствовед (пять театров, по его словам, приглашают его на работу, но он все выбирает), не пьющий ничего, кроме шампанского, живущий в одной комнате с женой, которая с ним не живет.

Он так ко мне прилип, что я еле отцепился.

С этой публикой мне пока интересно. Но я знаю, что я тут временно. Мне скоро найдут работу, и я плюну на них. Это не хвастовство. По-другому и быть не может.

…Я как-то зашел в библиотеку и взял подшивку газет. Что там заполняет все страницы, меня не интересует.

Но я нашел где про меня. И довольно много. Вот игра с «Гвардией».

«Серов, очень вяло проведший первый тайм, заметно оживился во второй половине игры. Его быстрые прорывы стали лихорадить защиту армейцев, и на… на четырнадцатой минуте, уйдя от двух армейцев, Бегова и Ударова, Серов великолепным ударом в правый угол сравнивает счет…»

Много про меня было написано. Но интересно другое: и сейчас еще во многих статьях, разбирающих прошедший сезон, говорят о Серове, о том, что, наверно, он придет в футбол и скажет свое не последнее слово.

И в письмах до сих пор читатели спрашивают: почему не играет Серов?

А вы хотите отделаться от Серова какой-то паршивой работенкой. Не выйдет!

И, может быть, в одно унылое утро, когда я очень захочу, ко мне вернется гипноз старика. И, как прежде, я выйду на поле. И наше нападение пойдет за мной. И дрогнет «Мотор». И встанут трибуны стадиона. И сто тысяч голосов сольются в едином кличе:

— Серов!»

«…Хочу рассказать о другом. Недавно я встретился со своей первой любовью, Ирой.

Мы с ней поговорили несколько минут (удивительно содержательный разговор: «Ну как?» — «Ничего!» — «А как вы живете?» — «Помаленьку». — «Вы теперь такой знаменитый!» И т.д.). Она не знала, как мне говорить: «ты» или «вы».

Она вышла замуж, изменилась, поблекла, посерела. Жизнь для нее — уже спокойная река. Жалко, что пришлось тут же расстаться. Наверно, нам обоим было о чем поговорить. Но она чувствовала себя страшно неловко, а я (может, потому, что помнил, как вечерами просиживал около ее школы) был сух и официален.

По-моему, мы вспомнили тот день, когда она, девочка в новенькой форме, уже тогда носившая капроновые чулки, пришла в мастерскую и увидела перемазанного сапожника, для которого пределом всех мечтаний было взять ее под руку.

Как незаметно идет время и как мы меняемся!..

Я тебе рассказывал о «конце» Серова. Не справился. С ним плохо. Или он болен, или…

Но интересен его заместитель. На первый взгляд это типичный «товарищ Бюрократов», которого, кстати, и не мог сломать Игорь Серов. Наоборот, «товарищ Бюрократов» похоронил Серова. А если подумать, на чем он держался? Ведь там было много молодых, толковых сотрудников. Ты опять будешь смеяться: мол, Маркелов, не упускает случая похвастаться.

Я вспомнил о Бюрократове не для того, чтобы похвастаться.

Ты знаешь, этот самый «барбос», как обзывал его Серов, был в свое время известнейшим спортсменом. Да, на лекции в институте нам о нем говорили.

Я смотрел его личное дело. Участник гражданской войны. Сначала одни благодарности, то есть человек был очень толковый, то есть он сам боролся с рутиной, ненавидел бюрократов, насаждал новое.

Когда он сломался? Когда он стал доволен самим собой? Когда он стал отставать? Когда он зажирел? Что привело его к этому?

Вот что интересно. Вот о чем нам надо думать.

К Октябрьским праздникам на торжественном вечере в управлении объявили благодарность, давали грамоты. Ему, конечно, ничего. Развалил работу. Я еще спас его от выговора напоследок.

Но ты бы посмотрела на него в тот момент! Морщины у него дрогнули и поползли вверх. И брови совсем закрыли глаза.

Ты думаешь, хорошо уходить так на пенсию, проработав всю жизнь?

Последние годы все подпортили. Он начал думать больше о собственном престиже, чем о работе.