Анатолий Гладилин - Дым в глаза

Интересно, за кем гоняется рыба?

У меня впечатление, что она тоже переговаривается под водой: «Первый косяк, первый косяк, я треска-три, я треска-три. Как там, рыбаков не видно? Прием». — «Да, вчера нас ловили, а сегодня промысловые суда ушли на юг. А у нас пять тонн рачков. Ну, до связи!»

Так и идет наша жизнь, Лена. Только что в 24.00 матрос первого класса Игорь Серов сдал вахту. Все четыре часа, что я стоял за рулем, мы болтались в середине темного блюдца с серебряным краем (когда показывалась луна). Изредка появлялись огни сейнеров. А что толку? Нет рыбы.

Извини меня, Лена, я завтра допишу письмо. Слипаются глаза.

Сказывается трехлетняя привычка. Я перестал вести дневник, но зато пишу тебе длинные письма. Ты мне отвечаешь коротко и сдержанно, в пропорции одно к пяти. Что ж, и на том спасибо.

Так вот, ни завтра, ни послезавтра мне не удалось написать ни строчки. Пошла рыба, и мы часов тридцать шесть без передышки «вкалывали». Потом корабль отсыпался.

Сейчас мы в порту. Сдали рыбу. Нам снова идти в море. Но куда-то исчез радист. Мы его ждем час.

А вот он и появился. Везут на лодке. В стельку пьяного. Причем его не видно. В лодке двое. И вдруг появляется голова радиста. Его задевают локтем, и радист снова плюхается на дно. Как видишь, жизнь не очень веселая. И многие, как дорываются до берега, бегут в пивную, то бишь в ресторан первого разряда «Прибой».

Но в море никто не пьет. Море не любит пьяных.

В последнем письме ты ехидно спрашиваешь: «Знают ли на корабле, кто я?»

В первый же день был и такой вопрос. Но я ответил: «Однофамилец».

Да чем мне хвастать? Уж не футбольным ли талантом? Поездками за границу? Так половина матросов была в загранплавании.

Недавно я узнал, что наш старший механик, очень милый, приветливый дядька, к которому сразу чувствуешь симпатию (он у нас парторг. Необычайно скромный, никогда не показывает своей власти. Просто приятно сделать то, о чем он просит. С ребятами, как с равными), — так вот этот тихий Миша Олегов десять лет был разведчиком. Все годы войны он «работал» на оккупированной территории и в Германии. Какие задания он только не выполнял и где он не побывал! Когда мы встретимся, я подробно расскажу об Олегове. У него пять ранений, три контузии (он взорвал два моста). В общем это человек с потрясающей, исключительной биографией. А сейчас он с нами. Какую только работу ему не предлагали! Но Олегов любит море.

Как я могу перед таким человеком хвастать, что, дескать, и мы были в свое время начальниками, и у нас были деньги, и мы ездили по заграницам…

Когда-то я тебе писал, что мне нравятся наши ребята. Теперь, по-моему, они приняли меня в свой круг. Я было поверил, что понял каждого. Ничего подобного! Вчера я разговорился с мотористом Сеней. Раньше я думал, что этот паренек прямо из училища пришел на море, ничего не знает, ничего еще не видел и поэтому все время молчит. Набирается ума-разума.

Как-то меня прорвало. Решил похвастаться:

— Эх, я помню Будапешт пятьдесят шестого года! Хороший город!

А Сеня вдруг отвечает:

— Мне он не понравился.

— Ты что, был в Будапеште? — Я чуть за борт не скатился от удивления.

— Да. В пятьдесят шестом году. Осенью. Я вел головной танк. Мой лучший друг Виктор Сорока сидел с десантом за башней. Его сшибли очередью с крыши…

Спрашивается: что видел он и что видел я? Так что мне лучше помалкивать в тряпочку.

Срочно заканчиваю письмо. Иначе оно к тебе придет через две недели. Понимаю, что ты этого не очень боишься. Может, была бы рада не получать вообще от меня писем. Ну ладно…

Итак, через пять минут мы уходим в море.

Ты скажешь: «Боже мой, как это шаблонно: в море искать романтику, забвение от любви. В миллиард первый раз».

Это неверно.

Здесь тяжелый труд, будни, никакой романтики и непрерывная борьба с морем.

Здесь суровый край. Волны искалечили, искромсали скалы, раскололи их на мелкие обглоданные куски, сиротливо чернеющие в полосе прибоя. И даже там, наверху, сосны стоят, повернувшись к морю спиной».

«Пять дней мы болтались по городу. Пять дней я ждал чуда. Твоего письма. От меня шарахались почтальоны.

За что ты меня изводишь? Лень написать пару строк? Или так занята? Не слишком ли ты задаешься, Лена? Я все-таки Игорь Серов, а не пудель Миша с четвертого курса!

Я решил тебе не писать, пока не получу ответ на два последних письма. И это письмо я не отошлю. Я возьму его с собой.

Три дня тому назад погиб один сейнер. И сейчас на море волнение, но тогда что творилось!..

Первые вести с погибающего сейнера были паническими: «Пришлите самолеты, снимите людей…» Тральщики, что направились к нему, явно не успевали.

Но в такую погоду ни один самолет не сядет.

Однако следующие радиограммы становились все более спокойными, деловыми. Последняя радиограмма была такой: «Передайте привет родным».

А, кажется, Киплинг говорил, что среди нас есть лгуны, и немало воров, и никто из нас не герой…

Штурман предлагает мне в последний раз пойти поужинать в «Прибой»: «Там такая селедочка!» Что ж, Соколова, штурман всегда говорит дело!

В тот поздний час, когда мы покидаем порт, я снова думаю о тебе. Синий туман спускается в бухту с темных крутых гор. Город спрятался за неровной сеткой веселых огней. По масляной, густой воде проскользнул катер-светлячок. Остались позади настороженные тральщики, стадо сейнеров и неуклюжий, насосавшийся нефти танкер. Впереди серая, едва заметная полоска — мол.

Зеленый огонь на молу, как магнит, вытягивает нас из бухты. Берег тонет в полумраке. Неожиданно влево сигнальные огни крейсера. Последние огни.

Мол позади. Нас начало изрядно покачивать. Интересно, сколько обещали баллов?

И я снова думаю о тебе. Вот проклятие! Скорей бы вахта!

Заволокло небо. Ночь густеет, цепляется за корму. Кажется, море волноваться начинает всерьез. Оно все чаще вспыхивает белыми огнями.

Молитесь за нас там, на берегу».

«Разнесли нас со страшной силой. Во втором тайме шотландцы просто задавили. Первый, второй, третий гол… Гусева снесли, Брюнетов скис, Тушин вообще перестал бегать. Эдика Зайцева один раз стукнули, так он откровенно стал шарахаться от противника. (Теперь-то его уже выгнали из сборной. Давно пора!) Кому же оставалось играть? Единственно, кто держался — Малов. А Челноков дошел до того, что побежал через все поле специально, чтобы ударить шотландского защитника.

Влепили нам четвертый гол. И атакуют еще сильнее. Совсем озверели. А наши руки опустили.

И вот, когда Кашин еле-еле отбил мяч и около меня промелькнуло самодовольное лицо шотландского нападающего, когда мне стало ясно, что уже ничего не сделать, мы разбиты, я вдруг на секунду как бы перенесся в прошлое. Я увидел Брюнетова, Тушина не такими, как сейчас, а молодыми, свежими ребятами. Мы начинали атаку, защита противника металась. И я услышал голос Игоря Серова: «Пошли, ребята!» Показалось, что он с нами и сейчас будет такой же прорыв, как и тогда, в матче с венграми. И мне показалось, что знаменитая тройка — Серов, Маркелов, Тушин — сейчас снесет шотландскую защиту. Противник дрогнул… Это длилось одну секунду.