Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

Помощник развеселился:

— Вот так всегда — трупов играть мне, а комиссара Мегре тебе.

— Начали!

По стене заметались тени, и я напрягся в ожидании выстрела.

— Да, действительно, картинка не очень, — проворчал он, слезая, — может, и не соврал. Слушай, доктор, а что за вонь такая? Он что…?

— Чёрт его знает, сам не пойму. Запах, конечно, дерьмовый, но не дерьма.

Помощник засмеялся, а мне подумалось, что эти люди совсем не циники, просто привыкшие чуть не ежедневно видеть смерть, они нашли себе такую форму самозащиты.

Но всё равно от их смеха мне стало не по себе, и я рассказал про заветный флакончик.

— А точно, он! — Доктор вынул из простреленного нагрудного кармана отбитое горлышко с пробкой и запах стал резче. — Вот дура рыба: от такой дряни надо улепётывать во все плавники, а она эту мерзость ещё и в рот берёт.

— Точно как человек: летит на запах спирта, да ещё и в рот вливает эту мерзость, — снова заржал младший и стал разбирать вещи покойного. Вдруг он присвистнул и выругался:

— А жмур-то наш не прост — в ВЦСПС работает замом начальника отдела, — он протянул старшему найденное удостоверение, — хорошо не в ЦК, а то бы наплакались мы с тобой.

— Громков Лев Михайлович, — прочитал старший, — И на том спасибо, хоть личность устанавливать не надо.

— Положим, он такой же Громков, как я Карапетян, — пошутил доктор, — один носяра чего стоит.

Помощник пощёлкал фотоаппаратом и стали собираться. Позвали водителя с носилками и унесли Льва Михайловича в машину.

Кузьмич развеселил всех вопросом, на сколько дней задать курям корма: на один или два.

Его усадили в «козлика» и забрались туда сами, а нас с Витькой отправили в УАЗ, к трупу.

Мы медленно тащились по нечищеному просёлку, в деревне высадили участкового, на развилке свернули влево и поехали в противоположную от станции сторону. Витька сидел напротив с закрытыми глазами, и я вспомнил, что с момента своего возвращения из деревни он не произнёс ни слова. «Слово, слово…» — билось в моей раскалывавшейся голове, и я не мог понять, чего хотят от меня эти пять букв, зачем преследуют и к чему хотят подвигнуть. Нас тряхнуло на колдобине и грязная простыня сползла с лица покойника. Мне почудилось, что Лев Михайлович смотрит на меня с укором. Пришлось встать и поправить простыню, но тут же явились и ответы на вопросы. Как же прав был Федор Иванович, сказав: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»! Как туго всё переплетено в нашей жизни: не поехал бы я — не стал бы Витька расспрашивать. Не задай он вопрос про квадратное колесо, выбери рыжий другую историю, включись Кузьмич пятнадцатью минутами позже, и сидел бы сейчас рыжий на льду, и таскал бы своих щучек, а назавтра покатил бы дальше по жизни на своём некруглом колесе. Достаточно изучив Витьку, я представил себе, что сейчас должно твориться в его душе и ужаснулся. Наконец машины въехали в какой-то городок и остановились у казенного здания с двумя вывесками «Прокуратура» и «Милиция». Нас завели внутрь и сразу развели по разным кабинетам.

День был бесконечен: сначала долго устанавливали мою личность, ведя телефонные переговоры с Москвой, потом я по нескольку раз отвечал на одни и те же вопросы, подписывал протоколы и писал объяснительные. Уже стемнело, когда меня наконец отпустили. В коридоре было пусто. Я спустился в «дежурку» и сел на скамью.

— Чего сидим? — поинтересовался дежурный.

— Товарища жду, — ответил я, — сейчас должен выйти.

— Это в тулупе который? Так он уже минут десять, как ушел.

— Не может быть, он не мог без меня уйти.

— Что значит «не может быть», когда я лично ему пешню и ящик выдавал. Беги на вокзал, тут рядом. Может и застанешь — электричка ещё не проходила.

— Витька ушел без меня? — недоумевал я, спеша к вокзалу, — Чушь какая-то. Он наверно решил, что я ушел без него? Тоже чушь, не мог он так решить.

На платформу я вбежал со стороны последнего вагона, когда вдали уже показался прожектор электрички. Витьку я увидел сразу — он одиноко стоял в середине почти пустого перрона. «Витька!», крикнул я и помахал ему рукой, но он, подхватив свой ящик, быстро пошел в сторону первого вагона. Злость и обида затуманили мою голову: Витька явно дал понять, что не хочет меня видеть.

— Ну и чёрт с тобой, — крикнул я и шагнул в распахнувшиеся двери электрички.

Вагон был новый, тёплый и я, едва присев на скамью, снова, как и ночью, мгновенно провалился полуобморочное забытьё. Сердобольная старушка потрясла меня за плечо:

— Просыпайся, сынок, приехали — Москва.

Витьки на перроне не было.

В понедельник на работу я опоздал и застал Витьку уже сидящим за монтажным столиком спиной ко мне. В каморке стоял тяжелый запах дешёвого портвейна. На моё приветствие Витька, не оборачиваясь, лишь слегка шевельнул головой. Я уселся за свой стол и тупо уставился в окно. Так, в полной тишине, прошло часа два, когда Витька, схватив куртку и шапку, стремительно вышел из комнаты.

Во вторник всё повторилось. Тот же удушливый перегар и то же напряжённое молчание, но ушел на этот раз я, спустившись к Захарову в подвал согласовать последние детали измерительной схемы, которую мы для него разрабатывали. В этой группе Витька проходил преддипломную практику и вынес оттуда самые негативные впечатления о научной работе. «Ты не представляешь, Малыш, какая там обстановочка, — рассказывал Витька во время очередного чаепития, — просто с ума сойти. У него там два придурковатых мэнээса, мечтающих защититься, глотки готовы друг другу порвать. Ты бы видел, как они ругаются, торгуясь, в чью копилочку упадёт ещё не полученный результат и чья фамилия будет стоять выше в ещё ненаписанной статье. Я не удивлюсь, если однажды они проткнут друг друга отвёртками». Захаров очень хотел заполучить себе персонального электронщика и долго уговаривал Витьку перейти в свою группу, соблазняя немедленной должностью старшего инженера. Витька мягко отказывался, а мне говорил: «Только по решению суда, в колодках и под конвоем».

Вернувшись, я застал Витьку наливающего в чашку технический спирт, который мы прежде никогда не пили. Не обращая на меня внимания, он с омерзением выпил обжигающую жидкость, передёрнулся всем телом и замер.

— Витя, милый, ну нельзя же так, — я сам не очень хорошо понимал «чего и как» нельзя, но и молча смотреть на это было выше моих сил, — Да, случилась страшная беда, но нельзя же так распускаться, — произносил я пустые и глупые слова, гладя Витькино плечо.

— Ты не понимаешь, — прошептал он, вцепившись в мою руку, — не понимаешь… Я — убийца, я убиваю всех, с кем соприкасаюсь… — в своем полубреду Витька живо напомнил мне Кузьмича, — Всех… Я убил отца… мать… дядю Мишу… Гиви… Теперь я убил этого Лёву и Кузьмича.