Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

Случай представился довольно скоро. Двухмесячное напряжение, в котором пребывала Лизавета (школьные экзамены, внезапный переезд и экзамены вступительные), не могли не отразиться на её душевном состоянии. Несколько дней между последним экзаменом и приказом о зачислении она находилась в каком-то полуистерическом состоянии, и нервный срыв настиг её ровно в тот момент, когда с радостным криком: «Приняли!» Витька влетел в квартиру.

Теперь Витька только что не жил в больнице. Был период отпусков, персонала не хватало, и Витька брался за любую работу, помогая нянечкам и санитаркам таскать узлы с бельём и перекладывать тяжёлых, разгружать машины с продуктами и даже, мыть полы в коридоре. Он быстро стал своим среди младшего медицинского персонала, ходил в белом халате и шапочке и споро выполнял всякие работы. Санитарки нахваливали его Лизавете и белой завистью завидовали такому сыну. Мать счастливо улыбалась, но на поправку шла медленно. Недели через две подоспело неожиданное подспорье в лице бабы Клавы, много лет назад жившей в их полуподвале и каким-то чудом из него вырвавшейся. Витька подсуетился и уговорил врача положить её в материну палату, а через день, воспользовавшись выпиской Лизаветиной соседки, разместил их на смежных кроватях.

Они тихо ворковали, вспоминая былое, улыбались смешному, пару раз всплакнули, припомнив трагическое. Лизавета заметно повеселела, и лечащий невропатолог уважительно выговаривал Витьке:

— Ты, брат, классным психотерапевтом мог бы стать. Чего не пошёл в медицинский?

Однако Лизаветино сердце периодически сбоило, кардиограммы не радовали, и о выписке думать было рано. Незаметно наступило первое сентября.

Нас собрали в институтском дворе, произнесли положенные речи, раздали студенческие билеты и зачётки и торжественно объявили, что по давней устоявшейся традиции первокурсники института сентябрь проводят на уборке картошки, Отъезд завтра в восемь тридцать от института. Не пришедшие к отправлению из института автоматически отчисляются и сведения об отчислении тут же передаются в военкоматы.

Витька кинулся в больницу и буквально бухнулся в ноги невропатологу. Тот долго протирал очки, сопел и фыркал, потом уселся за стол и от руки написал целое письмо руководству института, в конце которого сообщал этому руководству, что он, как лечащий врач, считает нецелесообразным в данной ситуации и при данном состоянии больной отправлять её единственного сына на уборку картофеля, так как это может негативно отразиться на состоянии её здоровья. Он витиевато расписался, поставил в скобках свои инициалы и фамилию, подумал и приписал «кандидат медицинских наук».

Он грустно посмотрел на Витьку, протянул ему бумагу и тоскливо произнёс:

— Это всё, что в моих силах. Удачи тебе.

Витька взял эту «филькину грамоту» и уныло поплёлся по коридору.

— Чего загрустил, Витёк? — окликнула его старшая сестра.

Витька коротко рассказал и протянул бумагу.

— Тут даже печати нет, такое любой написать может.

— Жди, — приказала сестра и исчезла. Вернулась она минут через сорок. Ниже подписи невропатолога было начертано красной ручкой: «Мнение лечащего врача разделяю полностью, к ходатайству присоединяюсь. Зав. Отделением неврологии, доктор медицинских наук…» Ниже стояло: «Присоединяюсь и поддерживаю. Главный врач больницы…» и всё это великолепие венчала яркая и чёткая больничная печать.

— Мы своих в беде не оставляем! — гордо сказала старшая медсестра и поплыла по коридору.

Витька стремглав кинулся в институт. Рабочий день подходил к концу и, не зная к кому обратиться, он ткнулся в дверь деканата, где секретарша уже подмалёвывала губки, собираясь уходить.

— Тебе чего? — недовольно бросила она.

— Кто решает вопрос об отправке на картошку?

— Ещё один отказник, — презрительно фыркнула секретарша и, оглядев Витьку с ног до головы, добавила: — тебе не светит.

— Кто? — упрямо спросил Витька.

— Проректор по учёбе, — секретарша снова фыркнула.

— Где это?

— На втором, в конце. — И она двинулась к двери, доставая ключи.

В приёмной проректора толпился десяток озабоченных людей.

— Всё, всё, Геннадий Антонович больше никого не примет, приходи завтра, — секретарша явно вымещала на студенте своё бессилие перед этими солидными людьми.

— Мне надо, — упрямо произнёс Витька и замер в углу.

Люди заходили в кабинет, минут через десять выходили, вынося то удовлетворённые, то разгневанные лица, а Витька всё стоял, забившись в угол. Наконец вышел последний посетитель и, опережая секретаршу, Витька впрыгнул в кабинет и замер у порога. Проректор, уже в плаще, надевал перед зеркалом шляпу.

— Завтра, завтра, — хмуро процедил он.

— Мне нужно сегодня, сегодня! Понимаете?

Не отрываясь от зеркала, проректор закричал:

— Ему, видите ли, нужно, и все выходи строиться! Совсем распустились. Ишь, каков наглец выискался! — И направился к двери. В дверях, набычившись и мелко дрожа, стоял маленький взъерошенный мальчишка, одинокая крупная слеза выкатилась из его глаза и упала на ковёр. Проректор бросил шляпу на стол и тяжело упал в кресло.

— Ну, что там у тебя, — грозно спросил он.

— Мне нельзя уезжать из Москвы! — Спазм, сдавивший горло, мешал говорить, и слова вылетали из Витьки толчками.

— А подробнее можно? — Геннадия Антоновича поразила формулировка — этот студентик сказал не «мне нельзя ехать на картошку», как начинали все, а «мне нельзя уезжать».

Говорить Витька не мог. Он с трудом подошел к столу и молча положил заявление и письмо. Проректор внимательно прочёл, взял со стола папку и достал приличную стопку листков.

— Ты видел очередь в приёмной? — Витька кивнул, — Все они приходили отмазывать своих чад от картошки, будто я их на фронт посылаю.

Он потряс листками и со злостью швырнул их на стол. Перед Витькой веером рассыпались глянцевые бланки с красочными шапками «ЧЕТВЕРТОЕ ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ…», «КЛИНИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА АН СССР», «МОСГОРИСПОЛКОМ»… «Не светит», — вспомнил он слова секретарши, и глухой стон непроизвольно выдавился из его, сжатого спазмом, горла.

— Что, так плохо? — изменившимся голосом спросил Геннадий Антонович.

Витька попытался ответить, но, неожиданно для себя, вынул из кармана пропуск в больницу и молча протянул его проректору. Через всю картонную карточку алел штамп «КРУГЛОСУТОЧНО». Так же молча, Геннадий Антонович взял красный карандаш и наложил резолюцию на Витькино заявление. Серый, исписанный от руки, листок письма лёг в папку поверх глянцевых бланков. Он протянул Витьке бумагу и очень мягко сказал: — Утром отнеси в деканат. — Затем нахлобучил шляпу и спросил: — Ты сейчас в больницу? — Витька кивнул, — Поехали, до метро подброшу.