Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Что между нами легло?

— Ничего.

— Мистер! — Из презрения к чужаку ильхан опять заговорил было по-персидски, но остальные запротестовали, и он нехотя перешел на курдский: — Ты в большой дружбе кое с кем из курдов здесь, да?

— Да, в большой.

— И ты не прочь помогать своим друзьям против меня. Недругом меня считаешь, да?

— Да.

— А по какой причине?

— По той, что ты, ильхан, всегдашний источник зла. Если бы не Затко, ты бы и у милийцев завладел десятками селений и половиной полей пшеницы и табака. Как же мне с этим мириться, особенно помня твои действия в сорок шестом…

— До них тебе нет дела! — злобно закричал старик. — Ты иностранец и не смей совать нос.

— Я не забыл и того, — продолжал Мак-Грегор, не смущаясь окриком, — как тридцать лет назад ты силой увез нас с отцом и под дулом винтовки потребовал, чтобы отец разведал тебе нефть в Халалийском округе. Не приди солдаты на выручку, ты бы нас обоих забил насмерть.

— Ты иностранец и шпион, — опять взорвался ильхан. — Какое ты вообще имеешь право здесь присутствовать? Вот что скажи мне.

— Права никакого, — сказал Мак-Грегор. — Если мои друзья того желают, я уйду.

Он встал с места, но его удержали: «Садись, не оскорбляйся, будь терпелив — так уж у нас, курдов, обсуждаются дела». Затко вскочил на ноги, гневно сказал:

— Кази! Пора тебе вмешаться.

Слово «кази» означает по-курдски «судья», а именно судья духовный, ибо закон ислама и поныне кладется в основу разрешения всех курдских правовых споров. В белом свете лампы лицо у кази казалось от небритости иссера-бледным. Он был облачен в серое духовное одеяние, наглухо, до горла застегнутое, и сидел неподвижно, как человек, привыкший выслушивать и выносить затем окончательное суждение.

— Не о чем тут говорить мне, — ответил он Затко.

— Но…

— Тут ничего, кроме грубой перебранки. Ильхан не прав. Вызывать на ссору не годится, — обратился кази к ильхану, говоря кратко, четко, весомо. — Эта ссора смутила твой дух? — спросил он Мак-Грегора.

— Нет. Перед ильханом я всегда сумею постоять за себя.

— Но он же иностранец! — закричал ильхан.

— Утихомирься, Амр, — мягко сказал кази старику. — Сейчас нам именно и нужен иностранец, притом верный друг. — и, повернувшись к Мак-Грегору, он сказал: — Позволь же объяснить нашу новую политику, и, если будешь с ней согласен и решишь помочь нам, и если поклянешься хранить тайну, тогда я сообщу тебе, чего мы от тебя хотим. Разумно ли это звучит для твоего слуха?

— Разумно.

— Вначале разреши объяснить разницу между теперешними нашими решениями и теми, соудж-булагскими, которые были приняты в сорок втором году и потерпели крах в сорок шестом. Тогда мы пытались создать республику на территории Ирана. Теперь же мы решили учредить национальный политический и военный совет, который подготовит создание единой курдской республики, включающей всех курдов во всех трех странах — в Иране, Ираке и Турции.

— Это ваш старый, заветный замысел, — сказал удивленный Мак-Грегор. — Но как вы его осуществите?

— Меня послушай, кази, — прорычал ильхан. — Не говори ему больше ни слова.

Но кази только отбросил к локтям длинные, косые рукава своего облачения.

— На этот раз, — продолжал он, — мы обучим и снарядим армию, которая будет не просто местным или племенным войском, а охватит всех курдов. В частности, курдов — горожан и нефтяников. Мы обучим их здесь, в наших горах.

Мак-Грегор слышал шум позади — помещение заполнялось народом. Затко шепнул ему:

— Все сюда прутся. Вожди племен, и тебризские владельцы гаражей, и феодалы, и базарные торговцы из Секкеза, и аллах знает кто. Все они курды, но помни — не все они друзья нам.

Мак-Грегор кивнул, не оглядываясь на вошедших.

— Вы замышляете восстать во всех трех странах одновременно? — спросил он кази.

За спиной у Мак-Грегора дружно закричали, чтобы кази не открывал ему ничего. Возвысив голос, кази сказал:

— Я в самом деле не могу ничего больше прибавить, покуда ты не примешь те же обязательства, что и все мы.

— Понятно, — сказал Мак-Грегор. — Но прежде чем я их приму, позволь спросить, решено ли уже курдами, кто в действительности является их главным врагом?

Грустнолицый иракский Али, организатор горожан, усмехнулся застарело-больной усмешкой.

— Я помню, друг, все твои прошлогодние возражения в Мехабаде, — проговорил он одышливо.

— Против кого вы боретесь, Али? Вот что было и остается основной курдской проблемой, — сказал Мак-Грегор.

Али пожал плечами:

— Курды в Ираке боролись и борются против иракских властей, курды в Персии — против персидских, курды в Турции — против турецких. А за всеми этими властями стоят на протяжении вот уже полувека британцы, европейцы, а теперь и американцы.

— Я не о том, Али, — возразил ему Мак-Грегор.

— Я знаю, о чем ты, — сказал Али. — Ты хочешь знать, собираемся ли мы драться против твоих друзей персов — ведь они, мол, и сами борются за избавление от иностранного засилья и феодальных правителей.

— А разве не в этом по-прежнему основная проблема?

— Ты, я знаю, нашей линии не одобряешь, — вмешался кази, — потому что ты мыслишь как перс и хочешь, чтобы мы остались внутри персидской нации…

— Да кто он такой, чтоб одобрять или не одобрять? — воскликнул ильхан. — Он же бакинский шпион.

В ответ за спиной у Мак-Грегора раздался общий смех. Но послышались и оскорбительные выкрики в его адрес, и он быстро обернулся к собравшимся позади. Он увидел лишь пеструю смесь курдских лиц, племенных одежд, потертых европейских пиджаков, армейских курток в сочетании с шароварами; у одного в руках был даже транзисторный приемничек.

— Я сказал тебе все что мог, — коротко заключил кази. — Прежде чем смогу продолжать, ты должен принять идею республики и все, что с ней связано.

— Слишком многое с ней связано, — ответил Мак-Грегор. — Дай мне поразмыслить.

— Мы можем дать три часа, — сказал кази, закрывая свою папку. — Достаточен ли такой срок?

— Надо поразмыслить, — повторил Мак-Грегор.

Он хотел выйти, но Али остановил его, сказал своим слабым, как сочащаяся струйка, голосом:

— Ты вот о персах печешься. А вспомни, что нам вечно приходилось бороться с персами, арабами, турками, британцами за то даже, чтобы сохранить родные нам обычаи, чтобы жить в родных горах, работать в наших городах.

— Я знаю, Али.

— Ведь сколько курдов было на твоей памяти повешено, расстреляно, зарезано, забито насмерть, уничтожено бомбежками в наших городах и селениях, на склонах наших гор. Убито за то лишь, что они курды. Забыл ты, друг, что в Турции двум миллионам наших до сих пор запрещают даже называться курдами? Ты сам знаешь, что нас лишили подлинной национальной жизни. У нас нет здесь в горах ни врачей, ни университетов, ни больниц, ни театров, ни школ. Ничего своего нету…