Виктор Мартинович - Сфагнум

— Это работа бабская, — заныл Хомяк.

— А жрать ты хочешь? Может, тебя на охоту отправить — на кабана? Дадим вот тебе нож из сервиза, неточеный, и давай, Хомяк, на кабана. Это работа мужская. Ну?

Хомяк решил согласиться: с Шульгой спорить было бесполезно, в ряде случаев это приводило к унизительным последствиям. В его голове возник план: после того, как Серый обкосит траву, Хомяк сделает вид, что задел граблями палец на ноге, сядет, снимет кроссовок и будет дуть на палец. Серый пожалеет его и уберет траву сам. Потому, что Серый — добрый.

Приятели вышли, а Шульга подошел к иконке, висевшей в углу под несколькими слоями гардинной ткани. Занавесочные гардины были пыльными, иконка — темной, но все вместе это создавало торжественную атмосферу.

— Упокой, Господи, — попросил он у иконки. — Упокой раба твоего, пусть ему там нормально все, мы не со зла, прости нас, бог, — он похлопал обои под иконой так, будто они были плечом того самого Господа, который должен был их простить.

Выхухолев дремал в майке перед телевизором. Когда рядом послышалась прыгающая, как шарик на ракетке, мелодия и хрипловатый голос запел: «Хорошо живет на свете Винни Пух», — он решил, что по телевизору демонстрируют его любимый мультфильм, и проснулся. Но нет, на экране шли все те же «Улицы разбитых фонарей», а голосом Винни Пуха пел телефон.

— Алле, — сказал Выхухолев измученно, включая громкую связь.

— Ну почитал материалы, нормально, — вступил веселый голос Сергея Макаровича.

— Пришли уже? — отозвался Выхухолев.

— Пришли, да. Творчески подошел, креативно. С огоньком. Где ты такого дурня нашел?

— Где нашел, там больше нет, — Выхухолеву не понравился разнузданный подход Сергея Макаровича к процессуальным вопросам.

— Сам писал?

— Сам, но под его диктовку.

— С пистолетом вы хорошо, весело. Я, может, даже выправлю двух наших лопухов, пусть в иле покопошатся под белым мостом. А то знают только «откаты», «крыши». Пусть нюхнут настоящей оперативной работы, поищут улики. Но ты, конечно, все за них уже сделал — можно в суд передавать.

— Хорошо. А, думаете, найдут? Доколька мелкая, но течение.

— Да что найдут?

— Пистолет.

— Ты ж сам про пистолет в Докольке придумал. Как они его найдут?

— Ну да, сам, — вспомнил Выхухолев. — Хотя нет, не сам. Подозреваемый предложил. Он вообще много деталей придумал. Просто Чехов какой-то, хорошие детективы мог бы писать. Про Пронина.

— Как ты его так мобилизовал? Петухами припугнул? Ласточкой? Или как обычно у вас, у ментов, — пальцы в дверную щель?

— Зачем? — обиженно отозвался Выхухолев. — Человек, между прочим, не уверен, что он этого преступления не совершал. А вы тут.

— То есть, к совести воззвал?

— Ну типа того, да.

— Видел, уже и в газете пропечатали, — восхищенно отозвался Сергей Макарович.

— Конечно, мы им пресс-релиз выслали, они и пропечатали, — вздохнул Выхухолев.

— Как у тебя все поставлено-то.

— Стараюсь, Сергей Макарович, стараюсь.

— Я вот только одно хотел у тебя спросить, Выхухолев, — посерьезнел голос.

— Ну? — Выхухолев встал и отошел от телевизора.

— А как ты сам считаешь, что там произошло?

— Как я сам считаю, изложено в протоколе, в признательных показаниях подозреваемого.

— Ну а без бумажки, на самом деле.

— Что значит без бумажки? — искренне не понял милиционер.

— Ну ты же понимаешь, Выхухолев, что этот Кабанов не мог совершить убийство?

— Почему не мог? — удивился Выхухолев.

— Да потому, что неизвестный с пятьюдесятью долларами в кармане срать бы с этим Кабановым рядом не сел. Тем более не стал бы с ним пить. Тем более — вскрывать магазин. Алкоголь в крови жертвы проверяли?

— Нет, не проверяли.

— Надо бы проверить. Вдруг он был трезв в момент смерти. А тут — две бутылки водки.

— А зачем проверять? — отмахнулся Выхухолев. — Картина происшествия в полной мере обрисована подозреваемым, признание есть, срок известен, судье я уже позвонил.

— А кто будет судить?

— Валька.

— Сразу согласилась?

— А хули ей. Дел у ней сейчас много, ну одним больше, другим меньше. Десять минут работы… Но вы бы тоже с ней связались, а то одно дело я, другое — вы. Вы же у нас дела в суд отправляете.

— Не, ну хорошо. А для себя, Выхухолев? — соблазнял голос в трубке. — Неужели тебе не интересно?

— Что интересно? — начал злиться милиционер.

— Как все было на самом деле?

— Сергей Макарович, моя задача — выехать на место. Опросить свидетелей. Взять подозреваемого. Снять показания. Вот это и есть мое «на самом деле». Другого «на самом деле» я не знаю.

— Понятно, почему ты до сих пор в майорах, Выхухолев, — огорченно сказала трубка.

— Что? — закричал милиционер. — Что сейчас сказали?

У него, быть может, впервые за десять лет, возникло ощущение, что он может совершить поступок. Доказать, что не настолько ничтожен, как сам себе казался. Вот сейчас он все выложит Сергею Макаровичу про всю дурь своей службы, про ночные дежурства, про поножовщину алкашей, про начальство, которое не знает, чего хочет, но постоянно от него что-то хочет, — и пусть его уволят из органов. Пусть даже дело какое-нибудь возбудят. Фиг с ним.

— Что я сейчас сказал? — переспросила трубка. — То, что будем тебя в подполковники двигать. За год вырастешь. А то возраст у тебя вон какой, а майор. Документы на подполкана уже в Минск пошли. Вот что я сказал.

— Так что, на алкоголь кровь проверить? — присмирел Выхухолев.

— Да как хочешь, — подбодрила трубка, — мне-то точно все равно.

— Может, я заеду? — заискивающе предложил милиционер.

— Нет, держи у себя, — быстро сказал голос, и связь прервалась.

— Подполковник, — произнес Выхухолев вслух. — Подполковник Выхухолев. Усритесь вы все!

Главного редактора газеты «Путь Родины» звали Петрович. То есть, фамилия у него была Петрович, а звали всего его Петрович, думая, что Петрович это отчество. А отчество у него было Никифорович. Он к такой ситуации давно привык, послушно откликался на «Петровича» и никого не поправлял. Потому что в городе Глуск если кого-то однажды назвали Петровичем, то поправляй не поправляй, быть ему Петровичем до самой смерти.

Петрович был человеком интеллигентным, однажды окончившим университет в Минске, подававшим надежды, читавшим Хайдеггера, пересказывавшим сокурсникам «Стену» Сартра и плакавшим над автобиографическим романом Шкловского «Zoo». Потом Петрович приехал по распределению в Глуск, собирался отработать два года, но, проснувшись однажды, понял, что живет здесь уже тридцать лет.

Своего кабинета в редакции у Петровича не было, потому что недавно «Путь Родины» уплотнили кружком баянистов: там, где раньше стоял стол Петровича, теперь цепкими пальцами растягивали меха любители баяна. А стол Петровича стоял теперь посреди общей комнаты или, как он ее называл, ньюзрума. Сидя за этим столом, Петрович теребил в руках настенный отрывной календарь, курил и был погружен в тяжелые мысли. Он понимал, что районная газета непопулярна среди тружеников села. Но раньше не мог додуматься, почему. А вчера, глядя вот на этот конкретно календарь у себя на кухне, вдруг понял, почему.