Виктор Мартинович - Сфагнум

— Да какое признание? В том, что я убил человека, которого впервые тут на фотографии увидел?

— А хотя бы и такое. Суд бы потом установил, — безнадежно произнес милиционер.

— Да это же абсурд! — во весь голос крикнул редактор. — Абсурд!

— Ладно, Петрович, мы тебя, чтобы память освежить, поместим пока под административный арест по статье «хулиганство». А там посмотрим, — Выхухолев сделал какую-то пометку на бумажке.

— На каком основании?

— Оказывал сопротивление, препятствовал деятельности сотрудников милиции. Ругался матом, размахивал руками. Я сейчас Валентине позвоню, чтоб она на завтра в девять административный процесс провела, а пока попрошу ребят из РОВД показания записать. Они-то прекрасно видели, как ты ругался. Расхаживал по редакции и ругался.

Петрович обреченно молчал.

— И, главное, сука, прямо у себя в коллективе! — подогревая в себе злость, возмутился Выхухолев. — На глазах у всех! Такие слова говорил! Ужас! Ты бы хоть девушек постеснялся!

— Это неправда, — глухо отозвался редактор. — Я вообще матом не ругаюсь.

— Кто ругается, а кто не ругается, установит суд, — привычно заключил Выхухолев и нажал кнопку интеркома.

— Андруша, подозреваемого в камеру, приготовь одиночку, чтобы он не причинил кому-нибудь тяжких телесных. Буйный. Ну что, Петрович, до утра ты у нас превентивно задержан, а после суда будешь подвергнут административному аресту на пятнадцать суток.

— Ну и мудак же ты, Выхухолев, — с клокочущей яростью выдохнул Петрович.

— Вот видишь, а ты говоришь, что не ругаешься. Снова пошли оскорбления, угрозы, обещания свести счеты.

Выхухолев обошел задержанного сзади, отстегнул наручник от батареи и нанес быстрый, почти не заметный глазу, удар по правой почке.

— А! — согнулся в три погибели Петрович.

— Ну вот видишь, посидел в неудобной позе, теперь поясница болит, — посочувствовал ему милиционер, застегивая наручник на вывернутой за спину руке Петровича. — А вот вел бы себя как человек, не пришлось бы тебя приковывать. Подняв запястья допрошенного так, что того прижало головой почти к самому полу, Выхухолев передал тело Андруше.

Оставшись один в кабинете, милиционер покачал головой и сказал: «Во народ!» На этот раз даже он сам не смог бы определить, кому была адресована его досада. Достал мобильный телефон и быстро набрал номер.

— Сергей Макарович, ну поработали мы с этим журналистом. Да, поработали. Ну, конечно, все еще будем проверять, но, похоже, какой-то колхозник просто из Малиново звонил. Видно, мимо шел ночью, увидел, что в магазине дверь открыта, думал спиздить что-нибудь, но испугался, как тело увидел. Ну я же не знаю, мы ведь место так, приблизительно осматривали, ну понятно, почему, правда? Ага! — хохотнул он. — Во-во, чтобы себя самих не споймать! Ну! Так что переживать нечего. Я бы, конечно, мог всех этих малиновских по камерам рассажать, чтобы они признались, кто точно в газету звонил. Ну, ну! Да! Я вот и боюсь, что они тогда у меня все признаются! — он снова рассмеялся. Чувствовалось, что его собеседник в хорошем настроении. — А что с журналистом? Не, ну зачем сразу отпускать? Если сразу отпустить, он подумает, что мы тут в бирюльки играем. Пиздеть начнет на каждом углу. Задержали до утра, завтра его определим на пятнадцать суток. Может, вспомнит что. Не, не били. А что его бить? Не, ну если не поймет с первого раза, можно и «синих» подключить. Тогда снова закроем, возьмем Пятницу, он у нас самый лютый из «синих», в одной камере помаринуем суток пять и все — шелковым станет. Пятница ему объяснит. И понятия, и на кого можно, на кого нельзя. И про прокуроров, и про чекистов. Будет до конца жизни цветы к памятнику Дзержинского носить! Точно!

Выхухолев закончил разговор, чувствуя, что хорошее настроение собеседника передалось и ему. Напевая: «Хорошо живет на свете Винни Пух!», — он взялся разгадывать кроссворд. Однако столбики слов и однообразные определения как будто высасывали клокочущий внутри позитив. Чувствуя, что впереди у него — хороший, добрый вечер, Выхухолев вышел из участка прогуляться.

Эргономичней всего с лопатой смотрелся Шульга. В руках Хомяка она выглядела примитивным орудием убийства, пусть даже без четкой уверенности в том, что у него достанет сил этим оружием воспользоваться. С другой стороны, даже плюшевый медведь, даже детская скакалочка рядом с Хомяком приобретали оттенок мрачной фатальности и наводили на невольную мысль о том, как коротка человеческая жизнь и как много вокруг уродов, способных прервать ее досрочно из-за каких-нибудь пяти долларов. В руках Серого лопата смотрелась спортивным снарядом: он постоянно вертел ее над собой, отрабатывал удары и даже кидал вперед, как копье.

«Я — Брюс Ли!» — ревел он всякий раз, когда ему давали чуть-чуть поднести лопату, и поэтому ему нести не давали. К канаве ее нес Хомяк, заготовивший фразу: «Я лопату на себе сюда тащил, копайте вы, пацаны», — которой он будет отбиваться от предложений встать с травы и поработать. Сначала Шульга думал зайти к бабе Любе за второй лопатой, но Серый возразил, что за аренду та попросит выкопать ей у дома пруд или организовать вертолетную площадку. Был против и Хомяк, по своим причинам, поэтому вместо второй лопаты взяли метровый ломик — выковыривать чугун с кладом из земли и отбиваться от местных, когда золото нужно будет безопасно доставить в хату. Хомяк нес и ломик: нести было лениво, но он не ныл, думая о том, «как сейчас будут ишачить Шуля и Серый».

Этим утром ребята проснулись ни свет ни заря, около полудня, сняли парадные спортивные костюмы и обрядились в одежду, найденную в теткином шкафу, состоящую, в основном, тоже из спортивных костюмов, только экзотичных по расцветке и размеру. «Это ахтунг!» — скалился Хомяк, которому вручили темно-розовые спортивные штаны, вся левая брючина была выпачкана в застывшую серо-коричневую субстанцию, напоминающую либо грязь, либо навоз, либо, как это чаще всего бывает в деревне, — смесь первого со вторым. «Одевай, тут все так ходят», — успокаивал того Шульга. Сам он надел брюки цвета хаки, кепку «I love Neyu Iork» и застиранную до водяных знаков майку с разноцветными олимпийскими кольцами.

— Зырьте, пацаны, майка у дядьки после московской олимпиады осталась. Тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. На этой олимпиаде Путин «До свиданья, мой маленький Мишка» пел, когда медаль по дзюдо выиграл. А потом Горбачев пришел и Путину путч устроил, — объяснил Шульга.

— Так что, это, может, Путина майка? — допустил Серый. — Вдруг они с твоим дядькой обменялись?

— Может, и Путина, — согласился Шульга.

— Так ты б сохранил ее, продашь потом в музей Путина, — предложил Хомяк.