Иэн Бурума - Ёсико

— А разве не евреи на самом деле дергали всех за веревочки в Маньчжурии? — спросил я.

Она раскрыла рот от изумления.

— Нет! — ответила она. — Это были мы. За все это отвечала наша Квантунская армия.

Я повторил, что слышал от профессора Сэкидзавы, будто именно евреи манипулируют из-за кулис всеми великими державами.

— Что ж… — сказала она. — Им ведь нужно было выжить, не так ли? Кроме того, евреи столько всего претерпели. Немцы даже на нас давили, чтобы мы арестовывали евреев. Но мы этого не сделали.

Я ответил, что лучше бы мы их арестовывали. Это уберегло бы наш мир от многих проблем.

Когда я впервые вышел из гостиницы на улицу и вдохнул эту пьянящую смесь из запахов кофе, шаурмы и попкорна, я влюбился в Бейрут, город городов, где ешь самую вкусную в мире еду и любуешься на самых прекрасных женщин: маронитских девушек — с оливковой кожей и в коротких юбках, иракских — с длинными волосами, иранских — в обтягивающих джинсах, палестинских — в такиях и платках. Бейрут принадлежит всему миру. Ливанцы, сирийцы, палестинцы, иракцы, европейцы, в том числе русские, и азиаты — все свободно общались в отелях и барах вдоль Хамры, центрального бульвара города. Но был и другой город, скрытый подо всем этим блеском, такой же интернациональный и революционный, в котором будущее всего мира выковывалось мужчинами и женщинами разных народов. В любой день вы могли встретиться здесь с товарищами из Латинской Америки, с борцами за свободу Южной Африки или Чада, французскими анархистами, датскими маоистами, немецкими революционерами-ленинцами, иранскими марксистами, курдскими националистами. Но эта марксистская теория, которая мне до смерти надоела еще в Японии, так и заканчивалась у всех сплошной болтовней. Вооруженная борьба палестинцев — вот что было действительно важно! Это было не просто локальное вооруженное сопротивление, до которого обычно нет дела всем остальным, — нет, оно было интернациональным до самых своих основ. Бросив вызов сионистам, палестинцы бросили вызов всему западному миру с его капиталистической, захватнической системой.

Бейрут напомнил Ямагути-сан Шанхай. «Этот город пахнет свободой», — сказала она, вдыхая воздух, когда мы мчались на первую назначенную нам встречу по лабиринту улиц в машине таксиста-самоубийцы. Офис НФОП располагался на шестом этаже белого жилого дома в Западном Бейруте, в зоне, где за порядок отвечали палестинцы, почему мы и чувствовали себя в безопасности. Первым, что я увидел, когда мы вошли, был громадный плакат с председателем Мао. Я испытываю отвращение к шовинизму и понимаю: то, в чем я собираюсь признаться, отдает буржуазным сентиментализмом, — но этот плакат с величайшим азиатом XX века разбудил во мне чувство этнической гордости, словно что-то из героической китайской революции осело и во мне, его азиатском собрате. Нас встретил крепкий мужчина с густыми усами и дружеской улыбкой. Его звали Абу Бассам. Он расцеловал меня на арабский манер — в обе щеки, — взял мою руку в свои ладони, теплые и мягкие. Это были руки человека, который умудрился угнать четыре авиалайнера, включая один, принадлежавший компании «Trans World Airlines», на котором было полно евреев.

— Вы — мои хорошие друзья, — сказал он глубоким, сердечным голосом, от которого сразу чувствуешь себя легко. — Что мы можем сделать для вас?

Мы сказали, что хотели бы взять интервью у Лейлы Халед, угонщицы лайнера «TWA». Англичане только что освободили ее в обмен на заключенного-сиониста. Абу Бассам подавил смешок.

— Это может оказаться не так просто, — сказал он. — Смотрите.

Он указал за окно, где на безоблачном голубом небе легкой полоской прорисовывался белый след самолета.

— Жизнь наших коммандос всегда в опасности. Сионисты постоянно следят за нами.

На улице прозвучало несколько выстрелов, и в небо медленно поднялись клубы дыма, похожие на куски ваты.

— Бесполезно, — сказал Абу Бассам. — Это они так, для видимости. Поднимают наш боевой дух…

Ямагути-сан выглядела разочарованной.

— Мы будем очень осторожны, — пообещала она.

Абу Бассам пригладил усы и пригласил нас отведать сладостей, стоявших на столе в круглом серебряном блюде.

Взяв одну, он медленно слизал с пальцев крупинки сахара необыкновенно розовым языком и указал на черно-белый палестинский платок Ямагути-сан:

— Вы носите наши платки? — Он засмеялся. — Много японских добровольцев помогают нам в борьбе против сионистов. Почему бы вам не снять фильм про них? Для японского телевидения это будет гораздо интереснее, разве нет?

Мы сказали, что японские добровольцы, несомненно, вызовут интерес, но больше всего нас занимает жизнь палестинских партизан. Может быть, для нас можно будет организовать небольшую экскурсию по лагерю беженцев? Мир должен знать о героизме палестинского народа.

Абу Бассам усмехнулся и сказал:

— Мы не герои, мы просто живые люди. Все, чего мы хотим, — просто жить, как все остальные, в условиях мира и свободы.

Потом он сказал, что сначала нам нужно поговорить с кем-нибудь из японских добровольцев. Они введут нас в курс дела. Мы выразили ему признательность за то, что он любезно согласился поговорить с нами. А как насчет Лейлы Халед?

— Товарищи, — сказал он, — наш дом — это ваш дом. Ваш фильм поможет нам в борьбе. А я помогу вам сделать хороший фильм. Специально для вас мы устроим военные учения. Вы сможете их снять.

— А как насчет Лейлы Халед?

Было ясно, что Ямагути-сан не собиралась получать отрицательный ответ. Она превращалась в первоклассного репортера. Я бы никогда не осмелился настаивать так, как это делала она. Не хочу уподобляться сексистам, но она, кроме всего, была еще и прекрасной женщиной. Кто мог устоять перед колдовскими чарами ее черных глаз? Абу Бассам прокричал что-то на арабском и поднялся из-за стола. Я даже не успел притронуться к кофе. Он поцеловал меня и в знак почтения приложил руку к груди.

— Терпение, друзья мои, — сказал он. — Если можно идти, зачем бежать?

В гостинице нас ждала записка. Нам предлагалось быть завтра утром в кафе «Бальтус», что на улице Жанны дʼАрк. После того, как мы просидели там полчаса, к нам подошел худой молодой человек в голубой рубашке, поздоровался и сказал, чтобы мы следовали за ним. Мы сели в такси и доехали до окраины Западного Бейрута, там остановились и вышли. Молодой человек убедился, что за нами нет слежки, затем остановил другое такси, и мы поехали дальше на запад, к белому жилому дому. У входа в здание стоял человек в темных очках, он поздоровался с нами и повел нас на задний двор, где нас ждал помятый синий «рено», который повез нас еще куда-то. Мы проехали еще минут двадцать. В машине Ямагути-сан рассказывала нам про Харбин 1940-х, как опасно было передвигаться по городу. Любого японца постоянно подстерегала опасность быть похищенным или убитым китайскими партизанами.