Анастасия Соболевская - Грета за стеной

— В январе. Четырнадцатого.

Значит, когда они встретились, его день рождения уже прошел… Она помнила, что в тот день она сдала первый экзамен по литературе и, придя на работу к отцу, увидела Мартина, но никто даже виду не подал, что у него праздник. Видимо его поздравили только на словах.

— У тебя была девушка?

Мартин как-то странно на нее посмотрел. Наверное, вспомнил тот разговор со Стиной, который Грета прекрасно слышала. Он сделал вид, что стряхивает невидимый песок с колена.

— Мы расстались.

Грета едва удержалась от вопросов «почему?» и «кто кого бросил?», потому что Мартин наверняка бы ей не ответил, а если и ответил, то неохотно.

— Это было наше общее решение, — ответил он, прервав ее размышления.

Грета была безумно этому рада. Самое ужасное подозрение, почему он ей так редко звонит или пишет, не оправдалось — у него никто не появился после Стины. Он просто много работал. И даже если он с этой Стиной сейчас созванивается и переписывается, как друзья, это было бы вдвойне не так горько, как понимать, что каждую ночь он приходит к ней и целует, как Грету, и так же шепчет ей на ухо ее имя. Интересно, сколько они были вместе?

— Какой твой любимый цвет? — решила она заполнить провисающую паузу, потому как Мартин не торопился задавать ей встречные вопросы.

— Синий, — ответил он. — Почти как твои прядки.

Он тронул одну из них.

— А ты знаешь, что синий говорит об организованности, идеализме, меланхолии, преданности, серьезности, строгости и любви к порядку? Его предпочитают люди со своей точкой зрения и скрытные.

Мартин пожал плечами.

— Наверное. Ты это на занятиях узнала?

— Да. На психологии цвета. Синий не рекомендуют использовать для стен в детских комнатах.

— В детстве у меня была комната с синими стенами.

Снова повисла пауза.

«Тебе было больно, когда в тебя стреляли?» — хотела она спросить его, но в последний момент прикусила язык. Как же ей хотелось, чтобы Мартин оставил виноград в покое и обнял ее, как Пауль сейчас обнимает Сунниву на камне позади, но вместо этого Мартин потянул Грету в воду. Тоже неплохая альтернатива.

Когда солнце начало медленно клониться к горизонту, становясь все более алым и прохладным, Суннива зажгла свечи для отпугивания насекомых и расставила вокруг палаток. Пауль и Мартин добавили в костер веток, которые насобирали в пролеске неподалеку Мартин ушел в лес дальше, чем Пауль, и не появлялся около получаса. Грета успела запаниковать — не заблудился ли он, а когда он вернулся, она кинулась ему на шею и обняла крепко-крепко, что едва не задушила.

Уставшие за день, разморенные водой и солнцем, они тихо сидела вокруг костра, подернутого легкой пеленой серого пепла. Пауль неспешно перебирал струны гитары, которую всюду возил с собой, Суннива любовалась браслетом и поедала финики. Грета, положа голову на плечо Мартина, потихоньку засыпала, убаюканная мерным шумом волн, бьющихся о каменный берег. Мартин пил вино и смотрел на всполохи желтого пламени. Ему было неспокойно — Грета чувствовала, как играют мышцы под его рубашкой. Сама она волновалась не меньше.

Когда на небе начали появляться первые звезды, Суннива ненадолго приободрилась и сразу нашла Большую и Малую медведицу, Кассиопею и, как ей показалось, Весы.

Грета пошла спать первой. Примерно через десять минут Суннива и Пауль тоже отправились в свою палатку. Мартин продолжал сидеть у костра.

— А ты что же, не идешь? — спросила Суннива, закрывая за собой молнию, — Будешь ночевать под небом?

Возможно, он бы это и выбрал.

— Скоро пойду.

В бутылке вина совсем не осталось, и он сидел, скрестив ноги, и задумчиво заталкивал в сердцевину костра новые ветки. Изнутри палатки Греты шел мягкий свет. Она взяла с собой ночник — боялась темноты. Ночник в виде свечки под колпаком из матового оранжевого стекла.

Когда Мартин затушил огонь и вошел в палатку, Грета лежала на боку, подложив руки под голову. Босые ноги торчали из-под покрывала. Дышала совсем неслышно. Спала. Мартин тихонько застегнул молнию, затем снял рубашку, джинсы, аккуратно сложил и уложил в ногах рядом с вещами Греты, будто оттягивал что-то до последнего момента. Когда он лег, Грета не шелохнулась. Он не мог ею налюбоваться. Обнял, положа руку ей на локоточки, аккуратно, чтобы не разбудить, и с глубоким выдохом уткнулся лицом в ее волосы. Грета перевернулась. В приглушенном свете ночника ее глаза казались почти черными. Она обхватила обнимающую ее руку и пропустила свои пальцы между пальцами Мартина. Его лицо растеряло привычную хмурость и строгость. Оно было таким же, как в тот раз, когда он помогал ей заносить тубусы в дом. Его кожа горела, ее кожа пылала не меньше. Может быть, теперь она не только дата рождения в паспорте? Может быть, теперь нет ничего важнее нее? Она первая его поцеловала.

Когда Грета проснулась, Мартин сидел одетый спиной к ней. Ее тело приятно ныло от его ретивых ласк. Она села, прикрыв себя простыней, и обняла его за плечи.

— Доброе утро, — сонно пробормотала она ему куда-то в спину.

На секунду ей показалось, что между ними снова холод, как если бы рядом сидел отец, но Мартин обернулся, усадил девушку себе на колени и обнял. Его кудри щекотали ее щеку. Он легонько провел губами по ее шее, и по коже Греты пробежали мурашки. Его лицо приятно кололось однодневной щетиной. Грета запустила все десять пальцев в его волосы и поцеловала в лоб. Это просто страх. Иначе бы он не обнимал ее так крепко. Она отказывалась видеть, что он несчастен, убеждала себя, что это усталость. Они просидели вот так в предрассветной полутьме, обнявшись, около получаса, не решаясь нарушить тишину голосами. Грете ни за что не хотелось его отпускать, хотелось к нему прирасти. И она не хотела, чтобы наступало утро, потому что тогда придется вернуться обратно ко всем этим людям, рядом с которыми она чувствует себя одинокой. Ей хотелось остаться здесь, на пляже, среди камней, хотя бы на еще один день, на полдня, на час. И она прижалась к нему крепче.

— Скажи мне, что я не одна, — прошептала Грета.

Звонкий голос Суннивы призвал всех просыпаться.

— Тебе нужно одеться, — прошептал Мартин в шейку Греты и отстранился. Она неохотно кивнула.

Ей стало морозно, когда Мартин отвернулся, едва она стянула с себя покрывало и попросила его подать ей вещи. Пусть бы он лучше совсем вышел из палатки, чем вот так сидел к ней спиной, ковыряясь в шнурках. Он будто прочитал ее мысли — подал ей вещи и вышел на улицу Ее кожа до сих пор пахла вином и костром. Так пахла кожа ее первого мужчины. Теперь это был ее любимый запах.

Желтое с кораллово-алой каймой солнце медленно ползло по голому индиговому небу и ни капли не грело. Грете оно напоминало Мартина, такого близкого и горячего совсем недавно, и далекого и прохладного сейчас.