Валентин Новиков - До первого снега

Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.

— Почему не спишь?

— Бессонница.

— И у меня.

Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.

— Как тихо, — сказала Ольга. — Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…

И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.

— У нас новая крановщица, — сказал,я.

Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.

— Красивая?

Растерялся и помедлил с ответом.

— Ага.

Я почувствовал Ольгину улыбку.

— Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…

— Ладно тебе…

Ольга поворошила мне волосы.

— Спи и не думай о ней.

Она уже направлялась к двери, когда я спросил:

— Скажи, зачем живет человек?

Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.

— Это смотря какой человек.

— Я не о том.

— Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.

— Нет, постой. Для себя живет человек?

— Ну уж, для себя…

— А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?

— Как будто правда. — Ольга возвратилась, подошла ближе.

— Значит, все-таки для себя.

— Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…

Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.

После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было — найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.

И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне — возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.

И с этой мыслью я уснул.

Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.

Утром я поднялся к Ане на кран.

Хонин, правда, пытался меня остановить:

— Эй, килька, куда прешь?

Но я уже был высоко.

Аня ждала, пока внизу самосвал сбрасывал в бадью бетон. Меня встретила улыбкой:

— Зачем сюда забрался?

— Понимаешь, я что-то хотел тебе сказать…

— Ты от Олега Ивановича?

— Нет. Я сам по себе. Хочу учиться на крановщика, понимаешь?

— Вот в чем дело… Тогда тебе надо на курсы, а не сюда. На тот год будет новый набор. Осенью.

— Я у тебя хочу.

— У меня?.. Ну какой из меня учитель? Я и сама еще… Погоди-ка…

Звучно заработали контакты. Хонин внизу зацепил крючья за бадью с бетоном и поднял вверх руку в широкой брезентовой рукавице.

Аня забыла обо мне. Кран качнулся, мягко двинулся по рельсам, и потекли, блестя смазкой на солнце, тросы. Кран еще двигался по рельсам, а стрела уже пошла описывать огромную дугу, неся широкую бадью к работавшим внизу бетонщикам.

От страха у меня появилась непреодолимая тошнота. Чтобы не опозориться перед Аней, я быстро глотал слюну, вернее, не столько слюну, сколько воздух. И никак не мог избавиться от ощущения, что кран падает.

Под стрелой стремительно проносились стрижи. Над стрелой двигались напоенные утренним светом облака. Двигалась стрела, будто заваливалась на бок, двигалась где-то далеко в пустоте железная бадья с бетоном, вращались барабаны, наматывая тросы, глухо гудели моторы, и сам кран двигался по рельсам, словно заваливался назад. Я зажмурил на минуту глаза от этого обилия движения.

— Правда, хорошо тут?

Это же голос Ани.

Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:

— Хорошо.

— Такой вид! Вся пойма. И лес за рекой — синий-синий… А знаешь, какой он в грозу страшный…

У Ани серые глаза под темными прямыми бровями.

Подав бетонщикам груз, она с улыбкой обернулась ко мне:

— Знаешь, когда я увидела тебя первый раз, не могла понять, мальчик ты или девочка. — Улыбка у нее лукавая и ясная. — Сколько тебе лет?

— Сколько есть, все мои, — опустив глаза, пробормотал я. Аня угодила в самое больное место.

Лицо ее стало серьезным, но я чувствовал, что вся она полна озорного смеха.

— Я потому спрашиваю, чтобы знать, можно ли тебе на кран…

И снова наш разговор оборвался. Теперь внизу Хонин подцепил поддон с кирпичом, и стрела стала разворачиваться в противоположную сторону, где работала бригада каменщиков. Опять это обилие движения, обилие пустоты вокруг и незначительность опоры, опять непреодолимая тошнота. Дорого доставался мне разговор с Аней.

Снизу донеслось:

— Валерка-а!!!

— Тебя там потеряли, — улыбнулась Аня. — Беги.

Когда кран остановился, я стал спускаться по отвесной железной лестнице, крепко цепляясь за каждую ступеньку.

Хонин косо поглядел на меня, когда я спрыгнул на землю.

— Тебе делать нечего? — спросил он. — Зачем туда лазил?

— Для ознакомления. Стропальщик должен знать устройство башенного крана.

— К Спиридонову что-то не лез…

С этого дня наши отношения изменились. Однако Хонин по-прежнему держался, как подобает наставнику: ни ругани, ни насмешек…

Но спустя несколько дней произошло не совсем понятное для меня событие. Надо было быстро сгружать с машины кругляк. Я кинулся было за своими рукавицами, но их не оказалось на месте.

Хонин, уже забравшись в кузов автомашины, кричал:

— Скорее, Валерка! Что ты там копаешься?!

Он подал мне стальной чалочный канат. В спешке я не заметил, что канат старый, как будто долго лежавший в земле, пробитый, с оборванными прядями, торчащими проволочками, весь в пятнах ржавчины.

Я торопливо начал подводить канат под бревно, в это время Хонин с силой потянул его на себя, и руку мне обожгла резкая боль — проволочки, словно иголки, вонзились в ладонь.

— Быстрее, быстрее, Валера. Что ты возишься?

— Да вот… руку… — Я никогда раньше не жаловался, но сейчас боль была нестерпимой.

Я обвязал бревно и, затягивая канат, снова почувствовал, как обожгло теперь уже левую руку.

Пока Аня переносила бревно к штабелю, я спрыгнул с машины и побежал за другим чалочным канатом.