Сергей Юрьенен - Словацкий консул

Часы на вокзале Братиславы светили, как вторая яркая луна. До ночного экспресса на Гамбург через Прагу оставался час с небольшим, кадров в «мыльнице» больше не было, но все было отснято, в общем: сады, фонтаны, парки с новыми страшными скульптурами, и тот железный человек, авангардистски красный пришелец с нимбом, которого, по его просьбе, она взяла за руку, как досужая туристка, хотя поездка оправдалась и в смысле цели: виз. Она получила право на проживание в 4P сроком еще на год.

Теперь срочно решать вопрос о браке.

К убытию были уже готовы, на последние словацкие их кроны закуплена в киоске «Вечерка», местное пиво, такие большие черно-синие банки «Martiner», пока единственная, говорил Лавруша, баночная линия моей страны, так что теперь оставалось только созерцать, как погружается во тьму преждевременно, до середины лета, сгоревшая листва привокзального бульвара, в начале которого терпеливо ожидает пассажиров предпоследний троллейбус, ярко освещенный, но люди разъезжаться не спешат, а некоторые умышленно сюда подъехали, к вокзалу, свету, зоне живой и кримогенной повсюду, кроме как в Братиславе, где и в потемках на лицах читаешь добродушие, и тени эти без злого умысла и задней мысли, которые к заре, когда впервые прошли они этой аллеей, ни оставили ничего, кроме окурков, банок вездесущего «Мартинера» и разноцветных презервативов — ничего помимо! даже шприцев! и он почувствовал, что любит. Что полюбил случайно выпавшую из колоды судьбы страну, в названии которой все же — слова, слова, слова…

Чему и предан более всего.

Большая стрелка на ярко освещенных во тьме часах прыгнула именно в момент, когда он вспомнил адрес.

— Чего напрягся? — обнимает русская. — Ножом тут не ударят. Сливовым самогоном — могут. Не ножом…

— Дело не в ноже.

— А в чем?

Теперь до отхода ровно час, и он сообщает результат борьбы с сенильностью:

— На моторе можно и успеть… Туда и обратно?

— Куда туда?

— Друг у меня здесь.

— Не говорил…

— Я много чего не говорил. Жизнь все-таки я прожил до тебя. И если бы одну…

— И хорошо стоит?

— Кто, друг? — Ухмылка. — Никак он не стоит. Скорее, падает.

— Тогда зачем?

— Что, — смотрит он в это белое пятно, — зачем?

— Знаешь? Я еще в школе выписала из философа, забыла, как зовут… Кто падает — толкни.

Обдало, как из морозильника.

Потому что прозвучало как «верую». И этого он, конечно, не оставил, потому что не мог, ввязавшись с ней, упирающейся, стоящей на своем, в пререканья, пусть и недостаточно энергичные по причине бессонных суток на ногах и солнечного ожога, но принципиальные, и это была как бы фронтальная борьба, тогда как тыльной частью того, что не впало, к счастью, еще в сенильность, думал, как ему тогда казалось, на совсем другую тему…

Мраза — называлась улица. Дом № 10.

Но дело не в номере, а в том, что против удержания в памяти слова (кто он, кстати, этот их словацкий Мраза?) работали сразу все производные: мраз как мороз, как преждевременный хлад, как кровь остывшая. Мразь как скверна, как сволота, как мерзость. Как дрянь, ничтожество. Переходящее во мрак. Да! ведь и мрак туда же. Как отсутствие света, как мрак неизвестности. Даже как мрамор. Хотя какой же? И кому? Все равно почему-то приятного было в том мало. Не только в названии улицы, где, скорее всего, друг уже не живет, съехав в Сочи, где темные ночи… Вообще.

Колик, он всем духам изгнанья развернул бы сейчас на горе своей Книгу Царств. Вкушая, вкусих мало мёду. Взглянул бы сурово черными глазами без блеска:

— И се аз, и се аз…

Мёду, право, могли бы отпустить побольше.

Разве не так? Лавруша!..

«Суть дела» Грэма Грина

Сквозь тернии к звездам

С любовью.

Без комментариев

Советская летчица-штурман

Дословно: «синие яйца»

«Голова-ластик»

Запах тела

Расслабленной

Язык телодвижений

Прага — Матерь городов

Тихоокеанская авиалиния