Петер Маргинтер - Барон и рыбы

Освещенная горевшей в зале большой хрустальной люстрой, Теано стояла перед Симоном. Невысокого роста и довольно худощавая. Симон решил, что ей лет двадцать семь — двадцать восемь. Все те же большие сияющие глаза, густые темные брови и слабый рот, от уголков которого к крыльям своевольного носа легли горькие складки. Нервным движением она отбросила достигавшие плеч белокурые волосы, сорвала листок дикого винограда, оплетавшего перила террасы, и скрылась в тени колонны.

— Г-жа Сампротти действительно вам тетушка? — спросил Симон.

— Сводная сестра отца, — коротко раздалось в ответ.

— Ах, так.

— Принцесса Сальвалюнская, — вполголоса добавила Теано.

Симон с любопытством взглянул на колоссальную женщину, сидевшую подле Пепи и попивавшую ликер.

— Пойдемте, — сказала Теано. — Пора ужинать.

Стол был накрыт в соседней комнате, наполовину гостиной, наполовину библиотеке. Саломе Сампротти уселась спиной к камину, в котором тлел целый дубовый ствол, и церемонно указала мужчинам и племяннице их места. Вошел слуга с супницей, молча поклонился ей и массивным серебряным половником принялся разливать по тарелкам острый суп с травами.

— Мой слуга — немой, — заметила г-жа Сампротти. — Кухарка — тоже. После долгих лет, проведенных в суете, я полюбила тишину. Мне нравится слушать лишь голоса стихий да треск, шепот и шорохи предметов, — так они переговариваются. Мне нужен покой, я стара, и способность к сосредоточению у меня слабеет. Я даже иногда не замечаю клиентов, вместо того, чтобы постигать их мысли и судьбы. Право, я вовремя унаследовала этот дом. Слава Богу, Теано — девушка молчаливая, она избавила меня от бессмысленной болтовни, достойной презрения, но столь почитаемой представительницами моего пола.

— Надеюсь, мы не сильно разочаровали вас, — произнес Симон.

— Нисколько. Спрашивайте же.

— О чем? — Симон в недоумении посмотрел на нее. — Верно, это же ваша профессия. Мне бы не хотелось вторгаться в ее тайны, сударыня.

— Кому известны причины, тот видит следствия. Все дело в том, чтобы и то, и другое — и причины, и следствия — связать друг с другом в некой точке, например, в хрустальном шаре, небольшом и обозримом как пейзаж, на который глядишь в перевернутую подзорную трубу, где прошлое и будущее едины как в семени, заключающем в себе не только уносящий его ветер и цветок, его породивший, но и дерево, что из него вырастет, молнию, что ударит в дерево, бури, ломающие его ветви, и топор, что его срубит. Все это в нем уже заключено, но оно об этом не знает, поэтому все и пойдет своим чередом. Только во сне ему иногда удается преодолеть годы, потому что во сне нить жизни разматывается и время веером раскрывается перед ним. Всякий новый день — призма, раскладывающая жизнь пестрой радугой спектра. Когда я предсказываю клиенту будущее, я вторгаюсь в его сны и перехожу из одного в другой. В юности, когда я не была еще достаточно искушена в этом искусстве, мне случалось заблудиться в чужедалье и вернуться удавалось, лишь повстречав тех, кто был готов помочь. Там иногда попадаешь в настоящие джунгли.

Немой слуга подал блюдо с увенчанной петрушкой форелью.

— Скажите, г-н доктор, — сменила тему Теано, — почему вы, собственно говоря, путешествовали на воздушном шаре вместо того, чтобы как все люди ехать поездом? Именно на шаре?

— Об этом, сударыня, вам придется спросить нашего барона, — пожал в ответ плечами Симон.

— Тому были свои причины, деточка, — ответила за Симона г-жа Сампротти. — Без сомнения, барон Кройц-Квергейм, на службе у которого состоят оба наши гостя, — большой ученый и аристократ к тому же.

— Но причем же здесь шар?

— Помолчи и дай мне сказать. Аристократы не спрашивают, целесообразно ли это, разумно ли то, они живут more estetico. [19] Руководствуясь эстетическими соображениями (англ.) . Если барон в сопровождении родичей отправляется в Вену, чтобы спасти дело своей жизни, он не может ехать Восточным экспрессом, как какой-нибудь гангстер. Он по рождению на такое не способен.

— Откуда?.. — поразился Симон.

— Ш-ш-ш! — г-жа Сампротти прижала к губам палец и подмигнула. — Профессиональная тайна!

Затем она подняла бокал и выпила за здоровье Пепи, с ловкостью хирурга разделывавшего форель.

— За наши воспоминания, Джузеппе — или Пепи, как вас теперь зовут.

— За наши старые добрые ярмарки, г-жа Сампротти!

Они, казалось, вновь чувствовали, как пахнет пыль на проселках, когда ее спрыснет летним дождиком, слышали скрип тяжелых, пестро раскрашенных фургонов и шум почтеннейшей публики, видели, как пылающие факелы исчезают в разинутом рту глотателя огня, а эквилибристы выделывают трюки на канате и трапеции. Г-жа Сампротти вновь склоняется над покрасневшими от работы руками хихикающих крестьяночек или пристально всматривается в зеркальную поверхность воды в чаше, дабы дать ответ даме под густой вуалью и господину, нервно играющему цилиндром. Пепи же снова кидает в пасть старому слону Мозесу душистое сено, кормит орехами и бананами своих обезьянок и расхаживает вечерами перед шапито в алой с золотом униформе.

— А вы помните, как задавака Кальпуний вытащил из шляпы вместо белого кролика дохлую кошку!

— А тот вечер, когда дрессированные свинки мадам Ноэми стали лазурными от синьки, а вы объяснили ей, что это — эпидемия индиго?

Симон с удовольствием слушал всяческие анекдоты и истории. То и дело он искоса вежливо поглядывал на Теано, которая негромко, но звонко вскрикивала от восторга, давая тем самым понять, что тоже принадлежит к гильдии тетки и веселого чернокожего господина.

— Можете ли вы представить себе, г-н доктор, — шепнула она, — что это за жизнь? Свободная, ничем не обремененная, сегодня — здесь, завтра там.

— Я честно стараюсь.

— Да бросьте! Вы же ничего не понимаете, не знаете даже, как вкусна краденая картошка, печеная в костре, белая, рассыпчатая, а кожура вся обуглилась, и такая горячая, а кругом вечер, и под деревьями холодает.

— Прошу прощенья, как раз это я знаю! Родители каждый год возили меня на дачу, всегда во второй половине лета, перед школой, из-за папы, он вечно собирал грибы. А мы с приятелями перетаскали и перепекли прямо-таки горы картошки!

Теано подождала, пока воображаемые горы картошки не превратятся в кучку. Она налила себе кислого местного вина из восьмигранного хрустального графина, поставленного немым рядом с блюдом форели, и залпом осушила бокал.

— Г-н Джузеппе, — позвала она, — давайте-ка споем нашу чудную песню: «Почтеннейшие дамы и господа», пожалуйста!

— Теано, ты же знаешь, я не переношу шума, даже если ты называешь его пением, — остановила племянницу Саломе Сампротти. — И вообще: мне не нравится такая экзальтированность! Чтобы действительно наслаждаться жизнью, о которой идет речь, надо хоть сколько-то знать ее, как, к примеру, г-н Джузеппе и я. Ты же говоришь о ней, как пьяница о своих дебошах. Той, что не пошла дальше билетерши да короткого флирта с укротителем львов или шпагоглотателем, более приличествует молча слушать рассказы старших. К тому же я верю рассказам г-на доктора о том, что он перетаскал картошки ничуть не меньше тебя. Мои знакомые, во всяком случае, честно расплачивались за необходимые припасы.