Андрей Ильенков - Ещё о женЬщинах

Они остановились у самой её кромки и с облегчением поставили сумки на прибрежную травку. Автор закурил, рассматривая лужу, пытаясь для начала хотя бы мысленно наметить какой-нибудь маршрут по какому-нибудь её краю. Но края упирались в болото. Маленький ребёночек достал китайский музыкальный пистолет на батарейках и стал ожесточённо расстреливать лужу, оглашая окрестности назойливыми звуками сигнализации. В паузах между трелями пистолета над головой шумели сосны. Где-то стучал дятел.

Грязь-то, в общем, не очень глубокая, до колена не дойдёт. На авторе — резиновые сапоги, но на жене их нет, потому что они как раз на авторе, и порядочно жмут, и он хочет как можно скорее добраться до места. А на ней — какие-то кроссовки. (Что там на ребёнке — вообще не важно, потому что его по-любому придётся тащить на руках, но он-то лёгкий.) Какие кроссовки? Да уж конечно, белые.

Он джентльменски говорит:

— Я, конечно, могу тебя перенести.

Она не даёт даже окончить фразу и интересуется:

— А ты не уронишь?

— Нет, зачем же ронять? Только вот…

Только вот неправильно это, совсем даже неправильно! Нести женщину на руках через такую прекрасную грязь. Которой в жизни, за всех не говорю, но в жизни автора встречается не так много, чтобы пренебрегать случаем. Это, может быть, у других её много, так они могут себе позволить через иную невзрачную слякоть перенести женщину на руках, а автор вынужден дорожить всякой самой маленькой грязькой. Это вон знаменитый учитель танцев у замечательного в своём роде писателя Игоря Резуна может себе позволить заявить кандидатке в бальную школу, осматривая её ножки: «Так, а вам на скотный двор, десять километров босиком по навозу. Свободна!» Это вот и называется — с таким счастьем, и на свободе. Человек видал скотные дворы с десятью километрами навоза, а автор так и десяти метров навоза никогда не видел, и ему, конечно, очень больно взять её на руки и всё своё недолгое счастье таким образом просрать. Гораздо лучше перенести ребёнка, а она и сама не маленькая, шестьдесят кило, между прочим, и одно краше другого, короче, катастрофа.

— Что вот?

Автор выразительно посмотрел на свою жену, и она прочла в его упорном и несытом взоре немую мольбу вкупе с разгорающимся вожделением. Молодая женщина знала, что, охваченный им вполне, супруг станет туп и энергичен до невменяемости и всякие разговоры с ним будут тщетны.

— Ещё чего! — воскликнула она, окинув автора весьма презрительным взглядом, втайне надеясь, что он обидится. Так и произошло, а поскольку повод для обиды был совершенно непроизносим вслух, тем более при ребёночке, которого они благовоспитывали, то автор был вынужден это проглотить.

— Ну что, давай сперва сумки?

— Я их могу взять с собой.

— Ага! Давай, Гена, я понесу сумки, а ты — меня!

Проблема возникла нешуточная. Если перенести сперва ребёночка, то он, оставленный по ту сторону лужи без присмотра, отнюдь не медленно убежит в пампасы. Если сначала сумки, то вдруг их украдут. А если начать с жены, то ребёночек убежит в пампасы по эту сторону лужи.

— Кто украдёт?! — возмущён автор до глубины души.

— Ну кто-нибудь выскочит из леса и украдёт.

— Вот разувайся и иди, тогда не выскочит, — сказал автор, нисколько, впрочем не рассчитывая, что она это сделает, сказал так, лишь бы только поспорить.

— Ой, перестань, — она поморщилась и махнула рукой.

Поскольку все варианты были равно неприемлемы, то без разницы, какой предпочли. А кажется, Шишкину, благо имелся пистолет, поручили охрану сумок, чем он с удовольствием и занялся, правда, всё равно убежал в лес, но устроил там засаду и подкарауливал вора в кустах. И, кстати, он таки его поймал. Долго бил его, ломал ему руки, сапогами мял бока, а воришка, маленький оборвыш, харкая кровью, кричал: «Не надо, дяденька!» Шишкин же в свою очередь орал на него: «Ты не сознание, ты совесть свою потерял!» и опять раздавались глухие удары и стоны.

А автор нежно обнял женщину за спину и бёдра, а она его за шею, и понёс. Но тут у неё в попе зазвонил телефон, она машинально сунула руку в карман, отпустив шею, и автор заорал, что роняет её, а она тоже заорала и снова обхватила носителя, причём уронила в грязь телефон, которому это очень бесполезно. Автор мгновенно поставил её на ноги и подхватил ценный аппарат, который ещё не успел погрузиться в густую грязь, и таким образом спас. Женщина была чрезвычайно благодарна за телефон и даже не упрекнула за некогда белые кроссовки, но уже не стала их снимать, а дошла до суши так. А счастье было так возможно, вот вам и за городом, что уж говорить за сам город. Хотя я, честно говоря, и сам не понял, зачем вру, ведь на ней были никакие не кроссовки, а какие-то туфли, и вовсе даже коричневые.

Но вернёмся к плантографии. Я решил было прослыть концептуальным художником, всюду ходить с пачкой бумаги, коробочкой сажи и дедушкиным мочальным помазком для бритья и предлагать знакомым и малознакомым женщинам сделать оттиск для моей выставки «Терпсихора плюс». И даже одна девушка, Лёля Собенина, научила меня, как это правильно делать. Оказывается, не сажа, а типографские краски, бумага и непременно губка и мыло, чтобы потом собственноручно умывать ноги моделям, и чтобы никакого сексизма, и на таких условиях, якобы, любая дама с радостью мне даст, а Лёля охотно поможет организовать выставку. Однако я застенчив и лишь изредка обращался с этим предложением к женщинам, да и то в ответ неоднократно бывал коммуникативно унижен. И немудрено: концептуализм концептуализмом, а фетишистский душок этой затеи слишком силён, сколько ни ссылайся на Пушкина, Сологуба и Тарантино. Затея провалилась, а остатки уникальной коллекции я пропил.

Но не пьянства ради, а саморазрушения для, потому что так жить нельзя. Потому что я хожу по городу в любую погоду, и все женщины обуты, а та единственная, которая нет, тоже приносит порой неисчислимые страдания. Вытерпев две недели по моим рецептам, она после совершенно глупейшей, беспричиннейшей, телефонной ссоры приходит домой, сбрасывает туфли и идёт в ванную. Она становится в неё и включает горячую воду. Она сперва приподнимает одну ногу, и на слегка пожелтевшем дне ванны какие-то секунды сохраняется чёрный отпечаток подошвы, но уже пенистый поток ржавой воды делает его всё бледнее, уносит в канализацию наше произведение декоративного искусства тела! Бешено носится по радиусу сливного водоворота высохший было окурок, розовеют от горячей воды щиколотки. Остаётся только грязь под ногтями, но ненадолго; и, бешено оттерев почерневшие пятки пемзой, она достаёт маникюрный набор и использует его в качестве педикюрного. Слёзы медленно текут по моим щекам. Вслед за никелированными орудиями пытки на свет извлекается крем для ног…