Ильза Айхингер - Великая надежда

— Это никакая не история.

— Да не знаю я никаких историй.

— Неправда, бабушка!

Старая женщина вскочила, сердито посмотрела на Эллен, но в последний миг ее глаза опять словно глянули сквозь девочку. Она гневно шевельнула губами, но ничего не ответила.

— Жили-были, бабушка, жили-были… Кто-нибудь где-нибудь жил да был, уж наверное, что-нибудь было такое, о чем никто не знает, кроме тебя, бабушка. Ты же всегда знала, о чем болтают турецкие кофейные чашки, когда стемнеет, и что рассказывает во дворе голубям толстый пес.

— Я это все придумывала.

— Почему?

— Потому что ты была еще маленькая.

— Нет, потому что ты, бабушка, еще была большая!

— Тогда над нами не висела опасность, никто не мог за нами прийти!

— Ты всегда говорила, когда темнеет, приходят разбойники.

— В этом я, к сожалению, была права.

— Будь и дальше права, бабушка! — сказала Эллен.

Старая женщина не ответила, а стала беспокойно ощупывать тонкое одеяло. «Это, наверное, у тебя, это у тебя. Я уверена, что это у тебя!»

— Нет у меня ничего! — сердито прошептала Эллен, откинулась назад и крепко прижалась головой к подушке, следя за костлявыми, жалкими руками, похожими на руки умирающей, которые шарили по простыне и прутьям кровати. Что она ищет, — думала ночь, — Господи, что она ищет? Ночь притаилась, сидя на корточках, посреди комнаты, а шлейф ее разметался по неровному грязному полу. Но до сих пор она еще не получила ответа, все вопросы томительно повисали в воздухе. А дождь шумел, как причетник в церкви, которого никто не понимает.

— Расскажи мне сказку, — отчаянно пробормотала Эллен, потому что бабушка добралась до подушки и потянула ее на себя. Эллен поджала ноги и всем телом легла на подушку, но у нее кружилась голова от страха и силы ее оставили. Она сжала кулаки, чтобы отбиться от бабушки, но ей это уже не удалось. Подушка сдвинулась. Эллен очутилась в изножии кровати, и с края постели упал маленький стеклянный пузырек, покатился по полу, зазвенел, открылся и покатился дальше. Ночь осталась недвижна, по ее черному шлейфу рассыпалось несколько белых таблеток. Эллен соскочила с кровати. Она оттолкнула бабушку в сторону, голыми ногами наступила на стекло пузырька, раскровенила ноги и попыталась негнущимися пальцами собрать рассыпанные таблетки. Бабушка снова на нее набросилась, но Эллен с силой ее оттолкнула. Ее длинная синяя ночная рубашка собралась складками, как одеяние деревянного ангела на старинном мрачном алтаре. Бабушка с девочкой столкнулись головами, но борьба продолжалась недолго. Эллен исхитрилась опять собрать часть ядовитых таблеток, но бабушка уже держала остальные в зажатом кулаке. Однако лишь содержимого обоих кулаков было довольно, чтобы привести к смерти, к этой высокомерной спекулянтке, которая поначалу, пока ее проклинают, предлагает товар задешево, а когда ее начинают страстно призывать, вздувает цену.

— Ты еще не доросла мне мешать! — сказала бабушка.

— А вот и нет, — возразила Эллен, — доросла, — но в тот же миг усомнилась и отпрянула назад. Потянувшись за ней, бабушка потеряла равновесие и во весь рост растянулась в потемках.

Эллен застыла, сбитая с толку, но уверенная в своей правоте, возбужденная победой, как тяжелым старым вином; она обдернула рукава и наугад шагнула вперед. Она дрожала от ликования, и ей смертельно хотелось спать — опасное следствие любой победы. С какой-то чужой планеты долетел стон, и она его еле услышала. Она беспомощно уронила руки и только потом опустилась на колени рядом с бабушкой, без большого труда разжала влажную чужую руку и отняла яд. Она подсунула руки под костлявое тело и попыталась его поднять. Но тело было тяжело от усталости и отвращения.

— Бабушка, вставай! Слышишь, бабушка? — Эллен вцепилась ей в плечи и поволокла в сторону кровати, то опуская, то опять подхватывая и продолжая тащить. Стоны были невыносимы.

— Тише, бабушка! — И Эллен бросилась рядом с ней на твердый пол. Бабушка молчала. — Скажи что-нибудь, — вымаливала Эллен, — ну скажи мне что-нибудь! — Она попыталась взять бабушку на руки. — Ты жива, бабушка, я точно знаю, что ты жива, ты только притворяешься мертвой, как божья коровка! Мне тебя больше не удержать, вставай!

— Не встану, пока ты мне не отдашь мое, — спокойно ответила бабушка и посмотрела прямо на Эллен. — Ты меня обокрала. Я заложила шубу, и рецепт обошелся мне недешево. — Внезапно ее слова преобразились, оправленные в последние горькие остатки утраченного авторитета.

— Я тебе этого не дам, — возразила Эллен.

— Может, тебе это самой нужно?

Эллен не шелохнулась. Потом она отпустила бабушку, встала и медленно положила таблетки на стол.

— Я тебе отдам, бабушка. Но прежде ты мне расскажешь историю.

— Обещаешь, что потом все мне отдашь?

— Обещаю, — сказала Эллен.

Старая кровать раздраженно заскрипела. Эллен взбила подушку, накрыла бабушку, как ребенка, потом сама завернулась в одеяло и присела на край кровати. Ликование улеглось, и она мерзла. По всем щелочкам комнаты расползлось молчание, напряженное и задумчивое молчание, ожидание правды, заложенной в самой последней сказке, ожидание шепота суфлера. Серо-зеленая печка, старинный корабельный сундук и белая пустая кровать — все они сморщились в этой сосущей тишине, словно из них выпустили воздух, обвисли складками и замерли в ожидании, когда их снова надуют. Безнадежно поблескивал крестик над юго-западной Африкой и до последнего оборонялся против иссушенного жаждой дыхания отчаявшихся людей.

Бабушка отвернула лицо от Эллен и задумалась. История, что-нибудь новое — придумать это было труднее всего на свете. Эллен ждала, завернувшись в одеяло и привалившись к спинке кровати. Она ждала молча и неумолимо, как любое молчание всегда ждет слова, которое бы его наполнило, — ждала, когда у нее снова забьется сердце. Как неприкаянная душа, скорчилась она на краешке кровати.

— Рассказывай, бабушка, рассказывай! Ты же сама говорила, что все истории носятся в воздухе, стоит только руку протянуть!

— Мне ничего не приходит в голову, давай в другой раз! — Бабушка испуганно оглянулась по сторонам.

— Прямо сейчас, — прошептала Эллен.

— У тебя еще будет много сказок, ты еще молодая!

— Ну и что? — сказала Эллен.

— Сейчас-то уволь меня!

— Не могу.

— Ты молодая, — сказала бабушка, — и жестокая.

Эллен наклонилась и прижалась лбом к бабушкиному лбу. Она не знала, как ответить. Старая женщина беспокойно заметалась. Куда они подевались, все эти истории, которые она сотнями вытаскивала из карманов, из шляпки, а на худой случай и из-под разорванной шелковой подкладки, из бесчисленных тайничков, как хомяк — свои припасы? На них обрушилась всесильная полиция. Все поглотила тьма. Та самая тьма, что всегда зевает, не удосуживаясь прикрыть зияющую пасть рукой.