Уилл Селф - Как живут мертвецы

Пелена рассвета натянула на бездонное австралийское небо твердый свод. В Лесу-Между-Мирами Наташино лицо сначала смутно проявилось на поверхности прозрачной воды, словно снимок «Поляроида», затем приобрело безупречно четкие очертания. Гиперреальные. Через несколько минут форсунки ракеты по имени Земля заработали на полную мощность. Наташа выпрямилась во весь свой жеребячий рост, и мышцы ее исцарапанных в кровь ног напряглись, привыкая к вращению планеты. Она огляделась вокруг. И не заметила ничего особенного: стволы эвкалиптов и малги на жесткой травяной подстилке. Над головой язвительно хохотали кукабурры. На востоке темнел пологий склон, на котором уже таяла тень. Вокруг Наташи из шуршащего подлеска поднимались, задавая направление, жилища знакомых с магнетизмом термитов — словно миниатюрные параллелепипеды Миса ван дер Роэ или могильные камни чужих вождей.

Наташа отыскала путь назад. Ей повезло, что она очнулась, когда солнце стояло еще низко, тени были длинными и воды в достатке. Добравшись до машины, Наташа разбудила Гари. Потом они весь день ехали назад к Стерну под палящим солнцем. Само собой разумеется, Гари втрескался по уши. Вот дерьмо!

Наташа пробыла в Стерне ровно столько, чтобы побросать в сумку трусики и косметику, кожаную куртку, ботинки «P.M. Уильяме», джинсы и детскую игру. Она также взяла один из черных бумерангов Гари — зловещий сувенир. Потом остановила на дороге «тойоту» мормонов, которые подкинули ее до Теннант — Крик. Из Теннанта она добралась автобусом до Алис — Спрингс. Из Алис вылетела в Сидней. Больше суток Наташа безвылазно просидела в терминале Сиднейского аэропорта, пока не купила самый дешевый билет на самое узкое место. Из Хитроу она доехала на метро до Кингз-Кросс, совершенно обалдев от тесноты этого древнего грязного города на берегах мини-Евфрата. От этого Ура. От этой ошибки.

В Стерне Гари сох от тоски. Юнец куда-то смылся. Гари перестал общаться с толстыми молодыми аборигенами, приходившими к нему играть на электрических гитарах, и через некоторое время аборигены перестали с ним общаться. Он сох от тоски — и пил. Переходил через дорогу в магазин и ящиками покупал пиво «Эму экспорт», «НТ Дрот», «Виктория Биттер» и даже «Каслман», которое местные пренебрежительно называли «колючей проволокой». Гари пил, и пиво царапало его сухую глотку. Он перешел на ром, но лучше ему не стало. Он все забросил. Перед его неказистым домиком стоял в грязи когда-то гордый «форд». Грязь превратилась в пыль, потом снова в грязь. На давно сгнивших ковриках валялись жирные пакеты из-под гамбургеров и манговые косточки, черешки и кожура. Время от времени там поселялись тараканы. Автомобиль, в отличие от мозгов Гарри, был прекрасной средой обитания. И тараканы это понимали.

Местный знахарь тоже это понимал. И посоветовал Гари отправиться на юг — на лечение. Тот оставил машину костлявому старику, но ее забрали толстые юнцы и через день разбили, охотясь на кенгуру. Гари отправился на юг, но лечение не помогло. Врачи не могли понять, почему у такого молодого человека цирроз развивается с пугающей скоростью, его печень покрылась шрамами и разбухла от саркомы.

От Кингз-Кросс Наташа взяла такси до Болс-Понд — роуд и в некой точке — не совсем на Далстон-Джанкшн, но и не то чтобы дальше — попросила шофера остановиться. Отсюда она почти всегда ходила пешком. В этом странном районе с обманчивой планировкой и множеством улочек, садиков и зданий водителям было очень сложно ориентироваться. Особенно тем, кто разъезжал по городу с картой Мобуту или Конакри в голове.

В Аделаиде печень Гари все увеличивалась и увеличивалась — пока не лопнула. К тому времени, когда эта новость достигла Стерна — сколько длится Сейчас? — каждому стало ясно, что его печень «взорвалась, взяла и разлетелась на куски».

В Лондоне стояло лето, на редкость жаркое и влажное. Казалось, впавшие в ребячество боги, которым поклонялись горожане, пропитали весь город кока-колой, залили растаявшим мороженым, залепили жевательной резинкой. С каждым джинсовым шагом, который делала Наташа, город все сильнее сжимал ее грязной потной лапой, слизывая ее свежую красоту грязным, неразборчивым языком. Она узнала бензоколонку на углу, свернула на Коринт-уэй и шла до телефонной будки в начале Спарта-террас. Дальше она двинулась по Спарта-террас, мимо узких фасадов, где в распахнутых окнах газовые волны занавесок набегали на крашеные стены. Пересекла Сиракьюз-парк, обратив внимание на пустующие пластмассовые землечерпалки и деревянные грузовики. Выйдя на Атенз-роуд, Наташа зашагала быстрее и второпях не заметила кого — то, с кем сталкивалась прежде, свернув с Боллс-Понд — роуд. У входа в угловой магазин сидел маленький безукоризненно одетый азиатский мальчик, игравший с пластиковой машинкой, пластиковой коровой и пластиковой губной гармошкой.

Свернув на Аргос-роуд, Наташа отыскала дом № 27.

— Берни, спусти-ка ключ, — крикнула она. Прошла целая наркоманская вечность — сколько длится Сейчас? — прежде чем вниз начал опускаться ключ на зеленом шнурке, словно крошечный металлический змей в безжизненном воздухе. Показалось ли это Нэтти — признаться, в последнее время ее воображение слишком разыгралось — или она действительно слышала какой-то шепот из подвала?

Терпеть не могу спать днем. Когда я просыпаюсь, мне бывает очень грустно, хочется капризничать и я даже чувствую себя несчастной. Как будто день распался на два — два коротких невыносимых дня, вместо одного длинного, который с трудом, но все же можно вынести. «О, — говорили они, — она капризничает, потому что заснула. Потому что спала днем». Да, мир застал меня врасплох и вывернул наизнанку, как носок, кем бы я себя ни воображала. Поэтому я вопила, и била ногами, и выгибала спину, как тюлень — распроклятый тюлень, ныряющий под полярный лед, — и они говорили: «Хорошо, мисс Плакса, подождем, пока ты успокоишься». Но я никогда не успокаивалась. Никогда, черт подери.

Ледяная Принцесса облачалась в большие теплые фуфайки с начесом — последний крик моды — и вельветовые камуфляжные брюки. У брюк было шесть пустых карманов и узор из искривленных почек — черных, желтых и цвета хаки. Я бы отправила всех этих придурков, разгуливающих в военном обмундировании, прямиком на войну. Интересно, как они отреагируют, когда перед узкими линзами их модных очков с криком «ура» появятся парни в чалмах и им придется на деле опробовать свое милитаристское обмундирование? Девяностые годы кончились тем, что эти болваны увидели сквозь узкие прицелы широкое поле разрушений. Кого они, черт возьми, одурачили? Очки приходят и уходят. В семидесятые последним криком моды были стекла размером с телевизионный экран или чашку Петри — в то выпуклое десятилетие все таращились на свет сквозь выпуклые стекла.