Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых

Но теперь мне кажется, что все это было давным-давно. Что вся эта история — из тех старых книг с пожелтевшими и запыленными страницами, которые читал мне дедушка после обеда. Я это был или не я — тот мальчик, что катался на велосипеде по улицам нашего квартала и всегда первым покупал билет, когда в кинотеатр привозили новый фильм? Мне даже не верится.

Сейчас, этой зимней ночью, я сижу, скрестив ноги, возле огня, с тетрадкой на коленях и сам удивляюсь, как могло случиться, что я, солдат «Железной дивизии», стал батраком у албанского мельника и на голове у меня белая телешэ, [11] Круглая шапочка, албанский национальный головной убор. такая же, как и у местных крестьян.

— Что ты все пишешь, солдат? — спрашивает меня мельник, пыхтя своей черной вересковой трубкой.

Все здесь меня зовут «солдат», и никто не спросил, как мое имя. «Солдатом» меня зовет и жена мельника, и их единственная дочка, Кристина. Мне даже кажется, что именно Кристина первой стала меня так звать. Это случилось в тот самый день, когда наш батальон разгромили партизаны и я, отступая, забросил винтовку в кусты и рванул в лес, стараясь держаться берега ручья, потому что знал: ручей всегда приведет к жилью. И не ошибся. Этот ручей вытекал из мельничной запруды, и когда я постучал в старые ворота, молодая албанка, открывшая их, удивленно крикнула:

— Отец, здесь какой-то солдат.

И с того январского дня для меня началась странная жизнь батрака-иностранца в чужой стране.

— Я тебя укрою и буду кормить, — сказал мне мельник, — если ты, конечно, будешь помогать мне по хозяйству. Я уже в возрасте и сам не успеваю со всем управиться. Сын, который мне помогал, ушел в партизаны. Смотри только, не вздумай тут крутить шашни, — продолжал он, — не то я об тебя все палки обломаю, так что чертям тошно станет.

Конечно, он имел в виду свою дочь, и я пообещал, что буду работать честно и не потребую ничего, кроме хлеба и крова, пока не закончится война.

— Послушай-ка, парень, а ты, часом, не шпион? — неожиданно спросил он, уставившись на меня грозным, пронизывающим взглядом.

— Я — шпион? — переспросил я удивленно.

— Гляди, а то плохо кончишь. Если что узнаю, на стропилах тебя повешу.

Так мы заключили договор.

После этого прошел уже месяц с небольшим — и я рублю в лесу дрова, чищу мельничный ручей, отбиваю жернова, чиню черепицу на крыше, подметаю полы, смазываю инструменты, таскаю мешки.

Товарищи по батальону и моя семья наверняка считают меня убитым. Если бы они увидели сейчас меня, каков я теперь, бывший «железный» солдат, весь обсыпанный с ног до головы мукой, с албанской телешэ на голове, то страшно бы удивились сначала, а потом животики бы надорвали от смеха.

Очень холодно. Весь день дует страшный ветер, кажется, он вот-вот сорвет мельницу. Работы у нас мало. Редко кто из крестьян рискнет в такую зиму ехать на мельницу только для того, чтобы смолоть мешок кукурузы или кясэ [12] Старая албанская мера веса, равная 40 кг. зерна. Поля в этом году совсем разорены. Многие села в округе сожжены или заброшены. Те, кто приезжает на мельницу, рассказывают всякие ужасы.

Я сижу и слушаю шум ветра, который заглушает бормотание ручья, и мне чудится, что над всем миром сейчас воет ветер.

Ночью выпал снег. Снег, прекраснее которого я не видел. Наконец прекратился свист ветра, и вокруг воцарилась белая сверкающая тишина. Даже не верится, что в мире идет война, хотя она совсем рядом.

Ну когда же она кончится?

Мельник относится ко мне совсем неплохо. Но ведь и я справляюсь со всеми делами и работаю с удовольствием. Вчера заменил у мельницы часть крыши, поврежденную ветром. Он остался очень доволен моей работой.

— Ты, солдат, мастер на все руки, — сказал он. Затем с усмешкой оглядел меня с ног до головы, словно обмерил, и добавил: — Только для войны, мне кажется, ты не годишься.

Я покраснел. В первый раз мне напомнили о моем дезертирстве.

— Это не так, — возразил я возмущенно, — просто я не хочу воевать, мне не нравится эта война, понятно тебе?

Он потрепал меня по плечу.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он с улыбкой, — это я так просто сказал. Конечно, ты хорошо сделал, что ушел от фашистов.

Его слова не выходили у меня из головы весь день. Для чего мельник сказал мне это? Он сам помогает партизанам и ненавидит фашистов.

Албанцы, я заметил, очень уважают храбрость. Они издеваются над трусами, и он, похоже, счел меня трусом. Такой дылда, метр восемьдесят два ростом, — и трус!

Как досадно, если они и в самом деле считают меня трусом! Как стыдно, особенно перед Кристиной! Она молода и красива, ей нет еще и семнадцати лет, и всякий раз, когда я на нее смотрю, я чувствую у себя в груди какую-то пустоту, такое ощущение, словно неожиданно спустила велосипедная шина. Вот так.

Сегодня на мельнице произошло чрезвычайное событие. Я уходил в лес рубить дрова, а когда вернулся, увидел, что у порога мельницы сидит человек. Я замедлил шаги и с удивлением прислушался. Человек насвистывал одну из наших песен. Когда я подошел ближе, я заметил на нем драный военный мундир.

— Эй, приятель, — крикнул я ему, — привет!

Он перестал свистеть и вскочил на ноги. Мы обнялись, как старые знакомые, хотя раньше и в глаза друг друга не видели, а затем уселись на порог.

— Ты откуда? — спросил я его.

— Полк «Слава», — ответил он.

— А я из «Железной дивизии».

— Был в «Железной», — сказал он. — Теперь-то мы оба не имеем к ним никакого отношения.

Мы расхохотались.

— Как тебя сюда занесло? — спросил я. — Давно ты драпанул?

— Четыре месяца назад, — ответил он. — А ты?

— Два с небольшим.

— Здесь работаешь?

— Да.

— Красивое место, — сказал он, — точь-в-точь Швейцария.

— Ты с кем сюда приехал? — спросил я его.

Он чуть не лопнул от смеха.

— Со своим «хозяином», — сказал он. — Принесли молоть два мешка кукурузы.

— Ну, а как там? — спросил я. — Я совершенно оторван от мира и понятия не имею, что творится. Что там с войной? Когда она кончится?

— Поговаривают, что скоро кончится, — сказал он. — Наши наверняка долго не продержатся.

— А мы? С нами-то что будет?

— А мы вернемся на родину, когда война наконец закончится.

— А не придется нам отвечать за то, что мы смылись с войны?

— Ты в себе? — удивился он. — Что ты мелешь? Перед кем мы, по-твоему, должны за это отвечать? Это перед нами будут отвечать те, кто послал нас на войну.

У меня просто на душе потеплело от этих слов, и мы закурили.

— Здесь таких, как мы, солдат хоть отбавляй! — сказал он. — Здешним крестьянам позарез нужны батраки, потому что почти все их сыновья ушли в партизаны. Они охотно берут к себе солдат, правда, опасаются, нет ли среди нас шпионов. Наши тут чего только не делают — коров пасут и пашут и даже сидят в няньках у детей.