Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых

Гулко зарокотал барабан. Гэрнета зарыдала, ей вторили тонкими, будто женскими, голосами скрипки. Свадьба пустилась в пляс.

Генерал взглянул на танцующих, посмотрел на священника. Затем снова на танцующих. Снова на священника. На танцующих. На священника. На танцующих. На…

Генерал поднялся. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Он, пошатываясь, направился к кругу, попытался войти в него. Три раза он протягивал руки и тут же отдергивал их обратно, словно обжегшись. А потом танец волчком закружился вокруг него и старика хозяина. Тот припадал на одно колено, вскакивал, топал ногой, словно говоря: «Все будет так, а не иначе», размахивал белым платком перед своим партнером и вдруг резко приседал; казалось, он вот-вот упадет, словно подкошенный острым серпом, но он вскакивал и снова приседал. Барабан гремел все яростнее, голос гэрнеты накатывался волнами, словно какой-то великан кричал от тоски, а струны скрипок ожили и извивались, как змеи. Ритм, задаваемый барабаном, все нарастал, и теперь сквозь плач скрипки слышалось: кто-то перекатывает камни в пещере. Генерал продолжал стоять. У него закружилась голова от этого сумасшедшего сверкающего волчка. Он не сразу понял, что произошло дальше. Словно сквозь туман он видел мокрые от пота лица музыкантов, горло гэрнеты, словно ствол зенитки; закрытые в экстазе глаза танцоров. Потом вдруг барабан смолк, струны скрипок замерли, и все было чудесно, и все это продолжалось бы прекрасно до полуночи, а то и до рассвета, но в тот момент, когда все начали расходиться по своим местам, раздался стон. Генерала будто кольнуло что-то. Странно, сквозь шум голосов все услышали стон старой Ницы.

— Ой-ой-ой, — причитала она тонким голосом. В воцарившейся вдруг глубокой тишине слышен был не только ее плач, но и ее прерывистое дыхание. Генерал видел, как к Нице кинулись люди; и эта несчастная старуха, заголосившая ни с того ни с сего, успокоилась.

Если бы старуха и в самом деле успокоилась, как это показалось генералу, или если бы ее увели, все было бы в порядке и, возможно, генерал сидел бы там до полуночи или даже до утра, но старая Ница снова зарыдала. Ее плач заглушил все голоса, и веселье разом оборвалось. К старой Нице поспешили мужчины и женщины, но чем больше людей толпилось вокруг нее, тем громче она кричала. Музыканты начали было играть, но старая Ница заголосила еще сильнее, и инструменты смолкли, словно испугались.

Генерал видел, что в толпе происходит какое-то движение, но старая Ница вырвалась из нее, и прямо перед генералом предстало ее высохшее, желтое лицо, заплаканные глаза, ее совсем маленькое, худое тело. Что с ней? Что ей нужно? Почему она плачет? — спрашивал неизвестно кого генерал. Но никто ему не ответил. К старухе бросились две женщины, они взяли ее под руки и хотели увести, но она закричала, вырвалась и снова подошла к генералу. Он увидел ее искаженное ненавистью лицо и совершенно растерялся. Она отчаянно жестикулировала, выкрикивала что-то прямо ему в лицо, а он стоял перед ней — бледный, как полотно, и ничего не понимал. Потом старуху оттащили от генерала, и она ушла.

Генерал продолжал стоять — никто не перевел ему слова старой Ницы, — они не подозревали, что священник знает албанский язык. Все столпились вокруг плачущей невесты и побледневшей, торопливо крестящейся хозяйки дома.

— Я же говорил вам, — сказал подошедший священник. — Нам не нужно было сюда приходить.

— Что случилось? — спросил генерал.

— Сейчас не время. Потом объясню.

— Вы были правы, — сказал генерал. — Я поступил необдуманно.

Вся толпа, казавшаяся вначале многоцветной шумной рощей, превратилась вдруг в суровый зимний лес. Мрачно покачивались головы, плечи, руки — словно сухие голые ветки, а затем над всем этим с резким «карр» взлетела тревога.

— Что им нужно, зачем они приходят на наши свадьбы? — сказал какой-то парень.

— Тсс, говори потише, неудобно.

— Что неудобно? — вмешался другой. — У них хватает наглости даже танцевать.

— Мы не можем их прогнать. Таков обычай предков.

— Какой обычай? А несчастная Ница, с ней как быть?

— Тихо, а то услышат.

— Даже если бы они и понимали по-албански, все равно бы сейчас ничего не услышали в таком шуме.

Генерал со священником ничего не услышали. Генерал отвел глаза от мужчин и парней и уставился на старух, их черные платки обрамляли лица, как траурные рамки; старухи стояли молча, словно предчувствуя новые беды.

Генералу стало страшно. Он уже раскаивался, что пришел сюда. Значит, забыть прошлое не так просто; старое было помянуто, а албанцы — мстительный народ. Ради чего он здесь оказался? Что за идиотская прихоть? До сих пор повсюду он ездил охраняемый законом. А сегодня вечером он вдруг расхрабрился. И зачем ему только взбрело в голову отправиться на эту свадьбу? Здесь он уже не был под защитой закона. Здесь могло случиться все что угодно, и никто не нес бы за это ответственности.

— Пойдем отсюда, — сказал он решительно. — Пойдем отсюда немедленно.

— Да, да, — сказал священник. — Они нас оскорбили. Эта старуха ругала нас последними словами.

— Значит, перед тем как уйти, мы должны им ответить. Что кричала эта старуха?

Священник не успел ничего сказать, как к ним подошел хозяин дома.

— Оставайтесь, — сказал он, жестом приглашая к столу. Затем он подал знак, и женщины принесли ракию и закуску.

Генерал со священником переглянулись, снова посмотрели на хозяина.

— Всякое бывает, — сказал старик, — но вы оставайтесь. Садитесь.

Поскольку стоять им было неловко, генерал и священник сели. Так они вроде меньше привлекали внимание.

Гости как будто успокоились и снова усаживались за столы. Рядом с генералом сел тот человек, что пытался переводить тосты.

Он объяснил, что старая Ница — выжившая из ума старуха, совсем одинокая, во время войны карательный батальон полковника Z повесил ее мужа. А ее четырнадцатилетнюю дочь полковник заманил в свою палатку, и наутро девочка утопилась в колодце. А на следующую ночь полковник пропал. Говорили, что вечером он снова пошел в дом Ницы, ведь он не знал, что девушка утопилась, а охрана дожидалась его снаружи. Он долго не возвращался, но у охраны был приказ ждать до самого утра. Утром в доме никого не оказалось, и неизвестно было, куда исчез полковник Z. Слухи ходили разные, поговаривали, что его срочно вызвали в Тирану, но на следующий день батальон отправился дальше.

Все это он рассказывал сбивчиво, путано, слова отзывались в голове у генерала, словно удары молота.

Снова заиграла музыка, но довольно долго никто не танцевал. Потом в круг вышли женщины. О старой Нице словно забыли. Генерал сидел за столом, точно окаменев, ничего не соображая. Глаза его вновь встретились с глазами священника.