Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Ты, однако, отчаянная женщина. Могла ведь застать у меня какую-нибудь молоденькую бурятку.

— Да, дело житейское... Но не для тебя. Ты полюбил меня совсем не современной, сумасшедшей любовью, с первого взгляда, может, и не меня вовсе, а легенду, мечту, я же совсем не такая, какой кажусь тебе! Вот опомнишься и тогда, возможно, поищешь себе бурятку.

— Будет тебе шутить. Ну а если серьезно, то ты совершила мезальянс. Во всяком случае, я не возьму от тебя ни копейки, нам должно вполне хватать того, что я добываю в лесу...

Придя по этому поводу к обоюдному соглашению, как говорится в отчетах о дипломатических переговорах, мы вместе решили, что жизнь здесь, на Сопке голубого сна, нас пока вполне устраивает, а в дальнейшем видно будет.

Вера рассказала, что здоровье Гоздавы, после кратковременного улучшения в новом климате, снова резко ухудшилось, и теперь его состояние безнадежно. А в довершение всего — его жена ждет ребенка.

12.VI.— Меня поражает физическая выносливость Веры и ее упорство в достижении цели. Весь день она на ногах, весь день в делах, веселая, бодрая (после наших-то безумных ночей), возится то дома, то на огороде, без намека на усталость, слабость... А ведь такое дитя великосветских гостиных, воспитанное в роскоши, в культе ничегонеделания, должно быть скорее капризным, изнеженным, избалованным. Очевидно, поколения здоровых предков, плюс отцовский принцип — житейская мудрость состоит в умеренности — то есть золотая середина между этикетом и играми с сельскими ребятишками, в меру — труд, верховая езда, дойка коров и кружение в вальсе по гравийным аллеям парка, «был тихий вечер, вечер бала, был бал, меж темных лип»,— все это вместе и создало тот изумительный плод, которому я нарадоваться не могу — Верочка, Веруня, Верунчик!

Дома — занавески, скатерти, дорожки, развешанные ручники, на скамьях подушки, накидки... Все дышит теплом, уютом, Верой!

Двор прибран, нигде ни щепочки, все ветки, верхушки Деревьев, оставшиеся от строительства и валявшиеся два года, теперь аккуратно сложены у забота.

Огород выкорчеван, перекопан, посажены картошка, капуста, горох, лук, чеснок, а в теплице — помидоры от ксендза Леонарда... Дикие яблони срублены и заменены саженцами «ранеток Серпинского» — выполнил это Митраша по его инструкции.

Все это сделала Вера с помощью Дуни и Митраши за две недели.

Встаем мы в шесть, завтракаем в семь, обедаем в час, а в семь ужинаем (написав это, я обнаружил, что наш распорядок дня ничем не отличается от распорядка в доме Емельяновых).

13.VI.— Маланья грозным рычаньем оповестила нас о своем возвращении. Она стосковалась по Вере и, должно быть, по удобствам жизни у нее, по меду, который в тайге ей добывать не удавалось. Похудевшая после месяца самостоятельного существования, она облапила Веру и, переступая с ноги на ногу, норовила облизать ей лицо и руки. Нас с Дуней и Митрашей она тоже узнала и поприветствовала, только Павла сторонилась, отвергая его попытки подружиться. Собаки, увидев наши теплые отношения с медведицейг перестали лаять, начали потихоньку подходить к ней, обнюхивать. В общем, мы весь день провозились с Маланьей.

Вечером в нашей комнате, глядя на маленькую выдру, с которой она почти не расстается, весь день таскает ее за собой в корзинке, Вера сказала:

— Ей тоже нужно имя, как Маланье. Ты ее нашел, вот ты и назови. Попробуй, мне очень хочется, чтобы ты придумал имя.

Я закурил трубку и надолго задумался.

— Ну, что скажешь? — спросила наконец Вера.

— Это не так просто... Имя должно быть польско-русским и пахнуть водой.

— Тогда думай дальше. Я на тебя надеюсь. Еще через какое-то время я сказал:

— Радуня.

— Что это значит?

— Это значит, что ты ей рада.

— Верно, очень рада.

— Кроме того, есть такая речушка, приток Вислы. Радуня. Только не помню, где именно.

— Молодец, у тебя ассоциативное мышление... Радуня! Завтра я прошу тебя побриться. Митрашу с Павлом тоже. Все, крестные отец и мать, свидетели, должны быть чисто и нарядно одеты.

14.VI.— Выдра лежала в корзинке, с бантиком, обложенная веночком из кусков свежекопченого балыка, и тревожно принюхивалась: пахло рыбой, но вместе с тем дымом, гарью, пожаром, в котором она потеряла мать.

— Радуня, сиротинушка ты моя дорогая,— говорила, Вера,— я постараюсь сделать твою жизнь счастливой, дам тебе все, только вот воду дать не смогу.

— Но для выдры вода — самое главное,— заметил Павел.

— Верно, но у нашего ручья такое сильное течение, что оно унесет Радуню и не вернет ее нам.

— Тогда давайте устроим ей пруд,— сказал я шутливо.

— Пруд? Где мы возьмем пруд? — спросили одновременно Вера и Павел.

— А вот где: построим дамбу,— начал я вроде в шутку, но незаметно для себя увлекся.— Наш ручей течет по оврагу, и вот за забором овраг сужается, его берега становятся почти отвесными, образуя ворота шириною шагов в двадцать. Если это место засыпать глиной, землей, камнями и сделать шлюз, то прямо напротив нашего дома образуется большой, довольно широкий пруд. В общем, нужна дамба длиною в двадцать шагов.

— Ведь это не так уж трудно сделать, правда, Бронек? — спросила Вера, и в глазах ее я прочел страстную мольбу. Милая ты моя, если это для тебя так важно, то будет тебе пруд!

— В общем, задача вполне посильная... Сколько времени может на это уйти?

— Не больше двух недель,— ответил Павел.— В Маньчжурии мы насыпали такую дамбу в полверсты длиной за две недели.

— Но вы работали всей ротой... Впрочем, на огороде теперь дел нету, можем заняться прудом, вот красота-то будет около дома!

23.VI.— Не писал целую неделю. Днем некогда, а к вечеру устаю ужасно. Делаем дамбу. Павел с Митрашей плотничают, а я, Вера, Дуня и Эрхе с Ширабом на четырех оленях возим камни, глину и землю.

Павел с Митрашей спилили четыре дерева и обрезали по длине дамбы. Два бревна уложили на дне в четырех шагах друг от друга, два наверху и начали с обеих сторож обшивать досками. Таким образом получается как бы наклонный забор. Мы же укладываем между досками слой камней, потом слой глины, слой земли и так далее. Теперь Павел с Митрашей делают шлюз в виде большущего ящика со щитом, поднимаемым кверху.

За день так изматываемся, что вечером даже есть неохота. Руки у нас в мозолях, лицо и шея искусаны гнусом. Гнус донимает ужасно. В сетках неудобно, душно и видимость плохая, а дымокуры мало помогают. Я хотел Веру избавить от этой каторги, но куда там! Вкалывает, как ломовая. У нее угрызения совести, что втравила нас в это дело. Теперь уже поздно отступать, нытье без толку тоже ни к чему, остается только, сжав зубы, доделывать дамбу.

8.VII.— Позавчера, на двадцать первый день, мы закончили дамбу и перекрыли ручей. Сегодня вода, двое суток наполнявшая пруд, достигла максимального уровня, получился водоем шириною шагов в пятьдесят, а длиною более трехсот, сужающийся в начале и в конце. Померили глубину — почти до пояса в начале, по шею в середине и с головкой около шлюза. Мы подняли щит, пропуская ручей, вода хлынула с шумом, будто на жернова, хотя Павел закрепил на водосбросе проволочную сетку, чтобы от нас не могла ускользнуть не только выдра, но даже плотва.