Игорь Неверли - Сопка голубого сна

В начале мая Бронислав с Митрашей пошли проверять ящики. Около обоих земля была вытоптана, а глины с солью явно поубавилось. Они подсыпали свежей и ждали полнолуния.

Ночь обещала быть ясной, когда Бронислав засел в гнезде. Он прислонился спиной к стволу лиственницы, «Парадокс» положил на колени, натер ствол и мушку белым клейким мелом и приготовился ждать. Закат еще не погас, но внизу под деревьями стемнело. Однако ящик на той стороне оврага был виден хорошо. Вместе с сумерками налетел ветер, вытесняющий, казалось, своими порывами свет и заполняющий пустоту. Он нагнал тяжелые тучи, застившие луну и звезды, так что лишь моментами, в разрывах между ними лунный свет заливал узкий овраг, ящик и пространство вокруг него. Ветер гулял в верхушках деревьев, гнул и теребил их, лес шумел взволнованно, как море. Дело дрянь, подумал Бронислав, в такую ночь мало что увидишь, да и зверь не любит ходить, когда в ушах шум и можно полагаться только на обоняние. Тем более изюбру, когда у него растут рога, ему больно и он всего боится...

Холодало. Хорошо, что Бронислав догадался и, хотя на дворе был май, надел зимнюю куртку... Время тянулось медленно, и он стал размышлять. О будущем он не думал и не мечтал. Жизнь придется доживать в Старых Чумах или здесь, в таежной избе. Но в прошлом были моменты, которые он любил вспоминать. Вот Северин Врублевский, к примеру. Человек умный и честный. «Идиот! — кричал он, отказываясь принять девять тысяч франков, оставшихся от выигрыша в состязаниях по стрельбе.— Ты даже не знаешь, что это за покушение и на кого! Тебя повесят или сошлют в Сибирь! Не убийства нужны, не бомбы и пистолеты, а труд! Иди итвори, как призывает теперь Бжозовский!» В конце концов он согласился принять деньги, но с условием, что берет их только на хранение, я тоже согласился и тоже с условием, что, если в течение года не вернусь и не дам знать о себе, он вправе их истратить на краски и на жизнь... Или сестра во время последнего свидания, на которое прокурор дал специальное разрешение — верный признак того, что меня ждала виселица. «Не буду тебе лгать, Халя, меня скорее всего приговорят к смертной казни, а просить о помиловании мне не пристало. Будь мужественной, сестренка, и до встречи на том свете...» Она залилась слезами, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала, это была, действительно, душераздирающая сцена, даже надзиратель отвернулся, и я бы тоже заплакал, кабы не сознание, что мне надо оставить о себе легенду в памяти потомков — быть до конца бесстрашным, несгибаемым, этому служит фотография, исповедь, свидание — сколько позерства сидит в человеке даже перед лицом смерти! — чтобы сестра могла рассказывать детям, друзьям, соседям, каков был, идя на виселицу, ее брат, борец за Польшу... А потом Алеша Миллионщик и Барышня из хорошей семьи... Где-то под Москвой. Нас везли на каторгу в новом специальном, так называемом столыпинском вагоне. Мы стояли на станции, когда прибыл пассажирский поезд и напротив нас остановился вагон первого класса. Окно открылось, и оттуда высунулась молоденькая девушка, лет семнадцати, не более, подняла голову навстречу летнему утру и, щурясь от солнечного блеска, приветствовала день и белый свет. Она была прекрасна, с копной каштановых волос и белокожим лицом, слегка разрумянившимся от возбуждения. Всю ее переполняла радость, то ли вызванная чем-то, то ли беспричинная, может быть, она только что получила аттестат зрелости? Радость и вера в ожидавшую ее жизнь, полную интересных людей и захватывающих впечатлений, все ее любили, были добры к ней... Внезапно она опустила глаза и увидела напротив этот странный вагон и людей за решеткой. Что это? Пожилой мужчина в визитке, с седеющей бородкой, очевидно отец, подошел к ней, начал объяснять, говорил, должно быть, что-то невеселое, ее лицо внезапно потухло, догрустнело.

— Барышня из хорошей семьи,— сказал Алеша.— Я ведь мог на такой жениться и мчаться с ней теперь на собственном пароходе по Волге, к берегам Персии...

Это длилось всего минуту-другую, но Бронислав запомнил юную девушку на всю жизнь, как последний образ свободы. Помнил черты ее лица, изящный носик, ямочки на щеках, темные брови и маленькую черную родинку на лбу слева...

Он шевельнулся, меняя позу, доски заскрипели, и снизу послышалось хриплое, предостерегающее киюууу — киюууу... Бронислав застыл. Внизу стоял изюбр.

Затаив дыхание, не шевелясь, Бронислав прислушивался. Зверь, казалось, тоже. Если его теперь спугнуть, он уйдет и не вернется... Тени туч, гонимых ветром, пробегали внизу по земле и деревьям, в просвете между ними струился свет луны.

Через какое-то время Брониславу показалось, что изюбр чешется об дерево и ходит кругами. Еще немного, и в лунном свете он увидел зверя — тот стоял в кустарнике, шагах в тридцати, но спиной к нему, и виден был только круп. Сейчас выстрелить — значит лишь покалечить его, надо увидеть голову или хотя бы полголовы... Бронислав ждал, держа изюбра па мушке, но тот, жуя, начал удаляться и исчез совсем.

Луна зашла, стало совсем темно. Примерно через час край неба на востоке посветлел, порозовел, засияла утренняя заря, брызнул первый луч солнца, и в этот момент вдали грянул выстрел Митраши. «Молодого убил, только молодой может быть так неосторожен...

Бронислав спустился с гнезда, проверил ящик — смесь недавно лизали, значит, изюбр заходил сюда в темноте.

Он направился к Митраше, но на полпути встретил его. Вид у парня был расстроенный.

— Приходил изюбр? Митраша кивнул.

— Ну и как?

Митраша показал на руках, что он стрелял, но зверь ушел.

— А как он себя вел после выстрела? Митраша низко наклонился, съежился, потом побежал.

— Ты его ранил в живот. Пошли, проверим.

Рядом с ящиком они обнаружили следы копыт, глубокие» будто их вбивали в землю, и пятна крови, дальше была кровь, смешанная с калом.

— Он ушел далеко, с такой раной идти можно, но все равно сдохнет. Дня три будет мучиться, не жалко тебе? Беги домой за Брыськой, да и Живчика захвати, пусть приучается... Только оленей не забудь запереть. А я тут пока посплю малость.

Уходя, они запирали оленей в сенях рядом с кухней, чтобы их не сожрали волки.

Бронислав проспал в Митрашином гнезде до тех пор, пока его не разбудил Брыськин лай. Он спустился, погладил пса и показал ему следы, тот вмиг сообразил, что от него требуется. Прильнул мордой к тропе, по которой бежал, истекая кровью, раненый изюбр, взял след и уже не отпускал. Живчик тоже обнюхивал каждую каплю засохшей на земле или на кустах крови и искал дальше. Брыська пару раз терял след, но, повертевшись, находил и вел дальше. Бронислав с Митрашей бежали так за ним версту с лишним, вдруг Брыська остановился и коротко залаял. Они подошли. Собака стояла под елью, где была помята трава и много крови.