Игорь Неверли - Сопка голубого сна

Могу ждать год. К тому времени, надеюсь, вы оправитесь от своей депрессии.

Они выехали рано утром. Митраша правил парой хорошо знакомых Брониславу Евкиных лошадей, теперь проданных, вместе со всем остальным, новой хозяйке. День был прохладный. Бронислав закутался в бурку, улегся сзади на сене и прикрыл глаза, прикидываясь спящим.

Он чувствовал внутреннее спокойствие, словно шагал по кладбищу с непокрытой головой или двигался на этой телеге навстречу своей судьбе. Прошло два года его жизни здесь, нет, больше, двадцать семь месяцев, время акклиматизации и привыкания к незнакомому краю, приобретения новых навыков и умения. Он стал профессиональным охотником, заимел нескольких друзей, одну могилу, золото и любовь. Суррогат любви. Но, тоскуя по настоящей, он готов был жениться и на суррогате. К счастью, не пришлось обидеть девушку, она полюбила другого, воплощением одухотворенности и красоты стал для нее прирожденный делец. «Господи боже мой, тот оборванец с заросшей физиономией, одетый в отрепья, топтавшийся босиком на снегу во время нашей первой встречи на подозрительной заимке, если б мне тогда сказали, вот твой друг, который будет тебя, больного, выхаживать, кормить, поить и везти по незнакомому пути в чужой дом, вот твой соперник, который отобьет у тебя девушку, получит пятьдесят тысяч отступного за найденный золотой прииск и попадет благодаря Зотову в заместители директора русской компании по торговле с Китаем — я сказал бы, что это нелепая шутка... Ан нет, не шутка. Они, наверное, сейчас завтракают в ресторане в Иркутске с Курдюмовым, этим арбитром моды, и спрашивают у него, подходят ли желтые перчатки к зеленому зонтику и не слишком ли широки лацканы пиджака, ведь теперь вроде модны узкие... Прощай, Евка! Я буду помнить тебя такой, какой ты была для меня, искренней, преданной, жаждущей любви. Не забуду, как ты низко поклонилась мне, по старинному обычаю, и попросила прощения за то, что обозвала меня нехорошим словом, варнаком обозвала. И как ты тогда, в бане, нагая, стояла сзади меня и терла мне спину, словно мы уже давно были любовниками. И как ты поддержала меня в ту роковую ночь, когда Васильев просил спасти Барвенкову, как ты сказала: «Поедешь, Бронек, спасешь женщину. Да поможет тебе Богоматерь Казанская...» Ты будешь хорошей женой и матерью, нарожаешь здоровых, крепких детей, говорят, славянско-еврейские «метисы» удаются на славу. Но останешься ли ты в городе, живя в достатке, самой собою, не превратишься ли в собственную карикатуру? Хочу верить, что нет... Шулим — способный парень, он сделает карьеру, сколотит состояние, пошлет деньги Халинке. Он сказал, что через два года мой пай плюс дивиденды составит не меньше двадцати пяти тысяч. Впервые в жизни я думаю о Халинке без тревоги. Если со мной что-нибудь случится, ей не грозит нужда... А те три тысячи, что Зотов положил мне в бумажник, я бы, конечно, вернул, с какой стати их принимать? Но он меня раскусил и сказал, что не дарит мне деньги, а платит за идею! Вначале я решил, что это просто хитрость, но потом подумал, что ведь, в самом деле, я подсказал ему, как оставить о себе хорошую память, лет через пятьдесят люди будут говорить только о том, что Зотов первым в Сибири начал охранять природу, а это стоит побольше, чем три тысячи. Человеку, у которого, по примерным подсчетам, шесть миллионов капитала, а через двадцать лет благодаря Синице, в частности, будет двенадцать, соблазнительно прослыть благодетелем человечества за 166 650 рублей единовременно и 50 600 ежегодно! Впрочем, он возместит себе эти расходы факториями по торговле пушниной, а если даже нет, то это все равно имеет смысл... Ну, еще зубры. За десяток зубров придется заплатить как следует; с полмиллиона или больше Зотов должен будет пожертвовать императрице на какие-нибудь благотворительные цели, чтобы потом государь соизволил выслушать его просьбу... Для дельцов типа Зотова, все физические и душевные силы которых нацелены на сколачивание состояния, деньги имеют какую-то гипнотическую, почти священную силу. Они не могут понять простых слов «не хочется» или «душа не лежит» в ответ на предложение оклада в пятьсот рублей в месяц, им это представляется ненормальным. Зотов в первый момент решил, что я чокнутый, только потом изменил свой диагноз на депрессию, «жду вас, могу ждать год. К тому времени, надеюсь, вы оправитесь от своей депрессии...» Пусть ждет. Может, мне когда-нибудь и придется у него работать, но, думаю, что это случится не раньше, чем лет через шесть. Вчера вечером я подсчитал свои деньги. После уплаты двух тысяч Евке у меня осталось более 9500 рублей, на шесть лет жизни. У меня дом и сто десятин тайги, сегодня эта земля, правда, ничего не стоит, какой смысл покупать то, чем можно пользоваться даром, Николай сделал это не то по глупости, не то из дальновидности, имея в виду, что когда-нибудь этот кусок тайги пригодится Акулининым детям или его детям от Акулины... В общем, у меня дом, о каком я мечтал, прибыв сюда бездомным из Нерчинска, правда не в польском стиле, но добротный, просторный, удобный, буду там жить с Митрашей, заниматься охотой, потом, со временем, подумаю, что делать дальше, а пока я сам себе хозяин, ни от кого не завишу, а это не каждому дано, этого добиваются к старости, да и то далеко не все... Странно, все это свалилось на меня так быстро и внезапно, словно судьба решила просить у меня прощения, вот тебе, мол, Бронек, и дом, и тайга, и деньги, много денег в тайнике на животе, и товарищ, чтобы ты не был одинок на своем безлюдье, хороший парень, немой, не будет докучать тебе своей болтовней, видишь, я обо всем позаботилась, только любви не могу тебе дать...»

Часа в два они приехали в Удинское и остановились перед строящимся зданием кооператива. Строительство этого самого большого в Удинском дома с четырьмя залами внизу и тремя комнатами на втором этаже подходило к концу. Продовольственный магазин уже работал, в остальных отделах вставляли двери и окна, отделывали помещения внутри, в подвалы завозили товар. Через шесть недель, 15 октября, состоится освящение кооператива отцом Ксенофонтовым и торжественное его открытие.

Вежливый и смышленый приказчик, парень лет двадцати с небольшим, бывший ученик Косого, в белой вышитой косоворотке, ловко подавал все, о чем просил Бронислав, а Митраша относил эти зимние припасы в телегу — два бочонка соленого масла, сало, растительное масло, муку, гречку, рис, фасоль, горох, чай, сахар и лук, много луку, целый мешок.

— Мне бы хотелось повидать заведующего. Он здесь?

— Заведующий в Нижнеудинске. Уехал на две недели закупать товар.

— Один?

— Нет, с женой. У нее в Нижнеудинске живет тетка.

Значит, у Васильева полно работы, и он уехал с разрешения урядника, чтобы наполнить товаром те подвальные склады, о которых он с таким воодушевлением рассказывал...