Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

И, налив ей первой стакан вина, Кирилл заставил Наташу взять его, а потом наполнил остальные стаканы.

— Не у тех, кто во прах государства поверг, — начал тост хозяин, — лишь у пьяных душа устремляется вверх. Надо пить в понедельник, во вторник, в субботу, в воскресение, в пятницу, в среду, в четверг!

— Правильно! — сказал тезка нашего героя, а его подруга хихикнула. Пирошников выпил свой стакан, сидя рядом с дядюшкой на провалившейся почти до пола раскладушке, отчего он, дядя Миша и сидевший с другой стороны Георгий Романович сползли к середине и оказались тесно прижатыми друг к другу. Странная компания, не правда ли?

Сколько таких странных компаний, читатель, довелось наблюдать автору и, что еще хуже, — участвовать в них! Естественна тяга человека к общению (а общение — дело не простое), но как легко создать его иллюзию, сгрудившись над бутылками, поднимая бокал и улыбаясь каждому, в свою очередь тоже улыбающемуся лицу. Я не говорю здесь о случаях патологического, так сказать, пьянства, меня интересует всеобщее приятие, если можно так выразиться, рожденное над колеблющейся поверхностью вина, отражающей и вашу довольную физиономию, и физиономию вашего врага, который сейчас любит вас липкой любовью, и прочие лица, объединенные в кривом зеркале винного круга, дрожащего внутри стакана. Пейте, родимые! Уважайте друг друга, а я вернусь к своему герою, которому, по правде сказать, что-то мешало предаться общему веселью.

Пирошников обвел глазами присутствующих и заметил, что Наденьки среди них нет. Стул ее был пуст, полный стакан стоял на газете перед ее местом; как она ухитрилась исчезнуть — неизвестно. Только что, когда хозяин разливал, Наденька была тут и даже смеялась и говорила что-то о дрожащих руках Кирилла, а вот теперь ее не было, и никто, кроме нашего героя, этого не замечал. Собственно, оно и понятно. Кирилл следил за Наташей, удерживая ее от побега, Вовтик с Нелей, повесивши руки на плечи друг другу, уже о чем-то тихо договаривались, Георгий Романович поглядывал все на дверь, а дядюшка не сводил преданного взгляда с хозяина комнаты, точно майор с генерала.

Налили снова, и Пирошников, взяв свой стакан, как бы между прочим, подошел сначала к окну, потом прошелся по комнате и, выпив со всеми, закурил. Его примеру последовали другие, кроме Старицкого, комната сразу же утонула в дыму, а наш герой, прикрываясь дымовой завесой, выскользнул в коридор. Там, конечно же, на боевом дежурстве находилась старушка Анна Кондратьевна, которая тщательно поправляя кружевную накидочку на своем комоде.

— И почто пришли? — начала она неодобрительно, подлаживаясь под хмурый и сосредоточенный взгляд молодого человека.

— Какая разница? — пожал плечами Пирошников. — Праздник у них, бабушка, праздник.

— Ну тогда пущай, конешноть, — сказала бабка, потеплев. — У их часто праздники. Тогда пущай!

Пирошников вошел в Наденькину комнату без стука и увидел Толика и Наденьку, сидящих вместе на диване. Судя по виду Толика, мальчик старался сохранять независимость, зато Наденька вся была устремлена к нему, так что даже не перевела взгляда на нашего героя. Пирошников вдруг почувствовал и здесь себя лишним, и опять горько ему сделалось на душе, но Толик встрепенулся и неожиданно улыбнулся ему.

— Будем еще играть? — спросил он.

— Тебе нужно спать, маленький! — сказала Наденька. — Завтра поиграете.

Мальчик состроил недовольную гримасу и оглянулся на Наденьку с вызовом.

— Вот мама приедет, я ей все расскажу. Хочу к бабушке!

Наденька на эти слова отвернулась, и молодому человеку показалось, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Пирошников подошел к Толику и взъерошил ему волосы.

— Завтра, — сказал он, кивая. — Честное слово.

— Честное-пречестное?

— Самое-самое пречестное.

Толик сейчас же решился спать, чтобы утро наступило быстрее. Наденька постелила ему на диване, он улегся и крепко зажмурил глаза, надеясь, таким образом скорее уснуть. Наши молодые герои сели у стола, на котором стояла лишь тарелка с остатками манной каши, ужином Толика, и несколько минут смотрели на засыпающего мальчика. Поначалу веки его мелко вздрагивали и дыхания не было слышно, что свидетельствовало о бодрствовании, но вот он перевернулся на другой бок и задышал глубоко и ровно, как дышат во сне. Наденька уронила голову себе на руки, да так и осталась в этой окаменевшей позе.

— Хочешь спать? — спросил Пирошников шепотом. Наденька отрицательно качнула головой. — Почему ты оттуда ушла?

Она, не поднимая, повернула к нему лицо и устало усмехнулась. Несколько секунд она смотрела в какую-то точку, расположенную над шкафом, а потом сказала:

— Толика нужно было кормить… Ты можешь возвращаться обратно.

— А я не хочу, — еще тише сказал Пирошников и погладил Наденьку по голове.

— Не надо, — сказала она. — Мне и без того тошно.

— Будет легче.

— Может быть, — вздохнула Наденька, снова пряча лицо. А молодой человек уже склонился к ней и дотронулся губами до затылка, прикрыв глаза, и снова, как вчера с Наташей, проваливаясь в мягкую пропасть. Но на этот раз он не скоро оттуда выбрался. Сколько времени они сидели, не шелохнувшись, объединенные только дыханием, не могу я точно сказать. Может быть, пять минут, может быть, и час. Во всяком случае, когда Пирошников открыл глаза, он как бы заново увидел эту комнату с желтым светом в углу, с такими уютными старыми, пожившими вещами, на которых лежала тонкая и светлая пыль; и лицо мальчика в тени, с голубыми ото сна веками, и руки Наденьки, невесомо лежащие на столешнице красного дерева, и свои руки, лежащие рядом и точно отъединенные от него. Наш герой, боясь стряхнуть ощущение покоя, прислушался к звукам, доносившимся из-за стены. А они становились все интенсивнее, и некоторые из них не поддавались никакой расшифровке, тогда как другие, как то: звон сдвигаемых стаканов, женский смех, хлопанье дверьми и шарканье ногами в танце, были очень хорошо знакомы Пирошникову. Кстати, танцы, по-видимому, и начались, поскольку музыка доносилась все громче.

— Поди, скажи им, чтоб не шумели. Разбудят ребенка, — попросила Наденька, и наш герой вышел в коридор.

В коридоре горела лампочка, музыка прямо так и ударила в уши, причем доносилась сразу отовсюду. Игралось старое танго «Брызги шампанского». Но все как-то сразу отодвинулось в сторону, как только наш герой узрел человека в зеленой шляпе, который уже попадался ему на глаза — сначала перед спуском по черной лестнице, а потом и на ней в компании своих собутыльников. Человек уже успел оставить где-то пиджак и теперь был в майке, но, слава богу, пока в брюках. Однако дело было совсем не в этом! Человек в шляпе стоял, прошу прощения, вниз головою на потолке! Да, на высоком потолке коридора, неподалеку от лампочки, которая торчала перед его носом, подобно экзотическому цветку, приводя, по всей видимости, его в немалое недоумение. Он стоял, успевая при этом покачиваться в ритме танго, с видом печальным и задумчивым. Пирошников по инерции сделал несколько шагов вперед, и человек в майке заметил его, а заметив, обрадовался. Однако что-то тут же омрачило его мысли. Он шагнул по направлению к нашему герою, оставив на белой поверхности потолка слабый след, и погрозил Пирошникову пальцем, задравши голову. Молодой человек, тоже задравши голову, смотрел на циркача, медленно наливаясь злобой, причем адресованной не столько к этому несчастному, сколько вообще к несуразностям и чертовщине данной квартиры, которая что ни час выкидывала новые коленца. Человек, заметив исказившиеся черты нашего героя, испугался и отступил назад, но задел плечом лампочку, которая как ни в чем не бывало начала раскачиваться. Вдобавок она обожгла эквилибристу голое плечо, отчего он подпрыгнул, если можно так выразиться по отношению к предмету, находящемуся на потолке, и выругался. Затем он осторожно поймал лампочку за патрон и успокоил ее.