Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

— Давайте познакомимся хоть, — сказала она и протянула руку. — Надя… хотя (тут она усмехнулась почему-то невесело) меня все называют Наденька, и ты тоже будешь так звать.

— Владимир, — сказал Пирошников, подойдя к ней и взяв ее руку в свою. (Наконец-то нам открылось и имя нашего героя!) Рука была маленькая, но сильная, и пальцы без острых ноготков, по чему Пирошников определил, что новая его знакомая во всяком случае не та, с которой он беседовал накануне.

— Ну вот и прекрасно, Владимир, — улыбнувшись в первый раз и довольно хитро, ответствовала Наденька. Она высвободила свою руку, встала и, не говоря больше ничего, убрала постель в шкаф, после чего удалилась, предоставив Пирошникову некоторое время для знакомства с комнатой.

Первым делом наш герой, что совершенно естественно, подошел к окну и, посмотрев в него, убедился, хотя и было еще темно на улице, что комната расположена примерно на четвертом или пятом этаже над какой-то улицей, вроде бы и знакомой, но не совсем. Во всяком случае, точно определить, где он находится, Пирошников не смог. Отвернувшись от окна, он принялся разглядывать стену над диваном, где висели в беспорядке фотографии незнакомых лиц, большей частью детских, а сбоку находилось несколько книжных секций с поставленными вперемешку книгами по медицине, стихами, собранием сочинений Достоевского в старом издании и наборами художественных открыток. Из этого Пирошников заключил, что Наденька, должно быть, медик, но здесь его открытия и закончились.

Тут как раз вернулась Наденька с чайником и принялась накрывать на стол, доставая из ящичков бюро ложки, чашки, сахарницу, колбасу, сыр в бумажной обертке и хлеб.

— Послушайте, — сказал Пирошников, садясь за стол чуть развязнее, чем требовалось обстоятельствами, — мне так кажется, будто мы с вами виделись где-то?.. А мне здесь, пожалуй, нравится. Я правильно сделал, что пришел.

— А куда бы ты делся? Тебе же больше деться некуда, — опять-таки очень спокойно заявила Наденька (при этом она изготовляла бутерброд).

— Вот как? — начал Пирошников ломать комедию. — В таком случае я остаюсь здесь. Я устраиваю в этом доме резиденцию на неопределенный срок… («Шути, шути», — пробормотала Наденька). Новая веха в жизни Владимира Пирошникова, экс-интеллигента, экс-осветителя, а ныне работающего на дому! Спешите видеть! Надежда засияла перед ним…

Пирошникова несло явно не в ту сторону. Он и сам понимал, что взятый им тон совсем не тот, то есть и близко не стоит к нужному тону, но после всех приключений на лестнице, после столь необычного приема в этой комнате найти нужных слов попросту не мог, а молчать не догадывался. Поэтому, внутренне краснея, он плел эту ахинею и надеялся лишь на то, что все вдруг кончится и развеется, как сон.

— Надежда засияла перед ним, — продолжал он, — и вот, в результате кошмарной истории с чертовщиной и кошками…

— Кошку зовут Маугли, — сказала Наденька. — Это моя кошка. Мужу она не понравилась и теперь живет на лестнице.

— Мужу? — Пирошников присвистнул.

— Да, мужу. Что ты на меня смотришь, как на новые ворота? Есть такое слово: «муж».

И в точности на слове «муж» раздался где-то за дверями звонок, потом другой, и Пирошникову стало несколько не по себе — настолько, что и передать нельзя. Да, влип он в историю, сам виноват. Переждал бы, перетерпел явление с лестницей, глядишь, все бы кончилось хорошо. А теперь объясняйся, кто такой и откуда, а главное, зачем он здесь в восемь часов утра пьет чай.

Наденька между тем, не показав никакого смущения или раздумья, снова удалилась и вернулась через минуту, слава богу, без никакого мужа, а с телеграммой в руках.

— Собирается веселенькая компания, — сказала она себе под нос, кладя телеграмму на бюро.

После этого она продолжала пить чай, а Пирошников как воды в рот набрал, мечтая поскорее улизнуть. Надо сказать, что никаких мыслей, подобных вчерашним, и никакого желания выкладывать что-то в отношении себя у него не имелось, а Наденька его определенно настораживала и симпатии не внушала. Пирошникову стало скучно.

Наденьку, казалось, молчание Пирошникова никак не задевало. Она явно готовилась уйти из дому, для чего, отойдя к шкафу и даже не попросив Пирошникова отвернуться (это он сделал сам), Наденька скинула халатик, надела вынутое из шкафа синее простенькое платье, поверх него докторский белый халат, сунула в сумочку белую же шапочку (Наденька и вправду была медиком) и принялась натягивать пальто, обращая на Пирошникова внимания не больше, чем на обои.

Застегнув последнюю пуговицу, Наденька сказала:

— На окне найдешь обед. Если будут звонить два раза, открывай, это к нам. Вечером я приду.

— Ну извините! — Пирошников сорвался с места. — Как-нибудь в другой раз, если вы позволите, мы встретимся и побеседуем. А сейчас, извините, я тоже пойду… Черт побери! — вдруг в тоске закричал наш герой. — Да кончится эта ерунда или нет?

Наденька с сожалением посмотрела на него.

— Ты отдохни. Сегодня тебе отсюда не выбраться. Я-то уж знаю, — многозначительно проговорила она. — Будем стараться что-то сделать.

Она подхватила сумочку и вышла из комнаты, а Пирошников, сорвав пальто с гвоздя, как был в тапках, бросился за нею. Но напрасно! Наденькин след простыл, в коридоре ее не было, не было и на лестнице, куда выскочил наш герой, и, повертевшись на лестничной площадке, такой знакомой уже и навевающей неприятные воспоминания, он вернулся в комнату, сел на диван, обхватил голову руками и принялся не то чтобы думать (мысли все разбегались), а просто приводить голову в порядок и размещать события во времени, надеясь объяснить их как-нибудь позже.

Незаметно для самого себя Пирошников сначала расположился на диване поудобнее, потом поджал ноги, тапки слетели на пол, голова склонилась на мягкий плюшевый, довольно потертый валик, пахнущий почему-то карамелью или вареньем; Пирошников глубоко вздохнул, спрятал руки в рукава пиджака да так и заснул на этом диване младенческим дивным сном.

Ах, какая это прелесть — утренний сон! Какая нега охватывает тело, когда после умывания и легкого завтрака вдруг появится возможность присесть на диван и, постепенно наклоняясь, впасть в забытье удивительно тонкого и нежного сна, который незаметно граничит с явью, так что слышишь все звуки и голоса вокруг, входящие в сон на равных правах с грезами.

И главное еще не это! Утренний сон очищает от дурных мыслей, он дает надежду; кажется, сейчас проснешься другим, неизмеримо лучше и чище того, чем был; кажется, станет возможным начать многое, если не все, сначала, полюбить пылко и верно, со всей страстью, да еще бог знает что пригрезится! И все это дает легкий сон, часто кратковременный, не более получаса, между девятью и десятью часами утра.