Уильям Гибсон - Агриппа (Книга мертвых)

В россыпях пыли под платформой
Норфолк и Вестерн лежат пенсы с индейцами на реверсе, к которым не прикасались
со времен зари человека

В банках и судах геологическое время
соответствует меловому периоду.

Когда я прибыл в Торонто,
будучи призванным, мой военкомат находился на Мэйн Стрит
над магазином, где торговали оружием.
Однажды я обменял там дерринджер на
Вальтер П-38. Пистолеты были выставлены в нише
за янтарной шторой, полупрозрачной
как солнечные очки. Мне было 17 или вроде того, и в первую очередь,
я был просто белым пацаном.
Я уходил в сланцевый карьер и выпускал
9 мм патронов минимум на 10 долларов
из этого Вальтера, пока не уставал
перезаряжать его.
Однажды я скучал, стреляя
вниз в бегущий поток,
и один из них срикошетил обратно
отскочив от камня в реке и
срезал ветку с лозы ореха
в полуметре надо мной.

Поэтому я запомнил механизм.

На автостанции всю ночь
продают яичницу офицерам полиции.
Длинные тонкие ножи со стопором, их ещё называют фруктовыми,
они прекрасно подходят для резки арбузов,
и деревянная деревенская утварь покрытая лаком,
она сделана в Японии.

Сперва я собирался туда только,
если бабулина коробка Кэмэл закончится,
но постепенно я оценил прелесть
ночного освещения, чужого запаха
людей прошедших длинный путь, путников
выехавших из порта
держа курс на Нэшвилл, Мемфис и Майами.
Иногда шериф видел, как они уезжали,
полагая при этом, что они возвращаются.

Когда уборная для цветных
перестала использоваться
они сломали перегородку
и расширили журнальную стойку
в ширину,
прохладная освещенная пещера мечтаний
слабо, но постоянно пахнущая хлоркой,
и также переменчивыми страхами
тех темных личностей,
подвижных как ртуть,
созданных чтобы их повесили
или не повесили,
как закон решит.

Оказалось что я там известен как писатель,
найдя в том закутке
копии известных журналов,
как фантастических, так и научных, и, конечно,
я понял тогда, понял предельно ясно,
что это место я запомню навсегда,
хотя я не понимал откуда,
пришло это знание.

Я иду домой
по безмолвным улицам,
тишина, я могу слышать писк светофоров
в квартале от меня:
механизм.
Больше никого, только тишина
растекается
туда, где фуры дальнобойщиков проносятся
по шоссе,
а их большие грубые души полны желания.

На самом деле я должен был тогда
я видел станцию, но я её не помню.
Я помню упругое, черное, кожаное пальто —
подарок от ребенка по имени Наткин, он из Таксона.
Я помню холод.
Я помню армейское снаряжение,
которое мы потеряли, и негра из Буффало,
пытающегося продать мне красивое кольцо с алмазом,
и как я кафе в Вашингтоне
подслушивал мужчину, на нем был черный галстук
с вышивкой в виде красных роз,
который я с тех пор ищу.

У меня должно быть спрашивали что-то
на границе,
тем не менее
я был допущен
и теперь за мной качается запечатанная железная штора
через все небо.
Я иду освобожденный
на поиски себя
по лабиринту из викторианского кирпича
сладкого чая с молоком,
дыма от сигарет «Черный кот»,
множества неизвестных марок шоколада
и девушек с прямыми челками,
не американками,
глядящими из узких окон
на тающий снег
в бессонном городе
и на видимую грацию
механизма.
Билет в один конец.

Они снесли автостанцию,
теперь там только сетка,
а автобусы уже не останавливаются.
Я иду по Чойда-ку,
в урагане,
приятный горизонтальный дождь,
тяжелое дыхание океана выворачивает зонт.
Сегодня красные фонари работают от батареек.

Смеясь,
в механизме.