Жоржи Амаду - Большая Засада

Издалека казалось, что их много, а на самом деле их было меньше двадцати, считая детей. «Более чем достаточно», — решил капитан Натариу да Фонсека на следующий день, наткнувшись на цыганский табор, расположившийся перед Большой Засадой. Он спешился с мула как раз в тот момент, когда Турок Фадул собирался купить у цыган осла, и успел помешать ему совершить эту опрометчивую сделку. О давешних событиях он знал только с чужих слов.

Вот что думали тогда люди на побережье и в сертане: цыгане — это другой народ, подозрительный. Они не смешиваются с грапиуна, да и ни с каким другим народом тоже: ни с турками, ни с людьми из Сержипи, ни с португальцами, ни с курибока и ни с какой иной расой. Где такое видано, чтобы цыган женился на ком-то из местных? Не было еще такого. Это отдельная раса, порода жуликов и ведьм. Цыгане живут обманом, надувательством и мошенничеством.

Верхом на краденых лошадях, мужчины походили на дворян: графов и баронов, герцогов и маркизов. Женщины, кабы не гадание, язык без костей и босые ноги, сошли бы за принцесс и королев — они жили в повозках и спали на грязных тюфяках, но были увешаны браслетами и ожерельями. Судя по внешности, некоторые считают, что это остатки двора царя вавилонского, которые блуждают по миру, следуя своей судьбе. Как бы то ни было, с ними нужно было сохранять дистанцию, держать ухо востро в делах и прятать подальше все самое ценное. Народ без земли — где это видано? Таким доверять нельзя.

Даже у индейцев — самого бесправного и преследуемого народа — есть своя земля, хотя и не много у них осталось в этих краях, где давно, очень давно племена паташ о занимали обширные земли. Хозяева лесов и рек, индейцы охотились и рыбачили, танцевали и воевали. По большей части все они вымерли, а те, кто остался, не годились для работы на плантациях какао. Выжившие были нелюдимы, изо всех сил старались удержаться в своих немногочисленных редутах, и даже самый мелкий повод годился, чтобы уничтожить их окончательно. Они все еще представляли некоторую опасность, впрочем, незначительную. Давно уже не было слышно, чтобы индейцы нападали на какое-нибудь селение. Бывало такое, но в старые времена, еще до того как появилась Большая Засада.

В Большой Засаде — местечке, затерянном на несуществующей карте земель вокруг Змеиной реки, — появлялись проститутки: они бродили по свету подобно цыганам, не держась за насиженные места, путались с погонщиками и заезжим людом. Бурными ночами всякое случалось: можно было и денег заработать, и в историю вляпаться. Сарай, построенный на пустыре, притягивал шлюх, наемных работников и лесорубов. Работники приходили с плантаций, появлявшихся там, где лесорубы уничтожали заросли: сначала топором и огнем, затем лопатой и мотыгой. Изредка некоторые проститутки оставались здесь, строили соломенные хижины. Ясное дело, у них были особые причины, чтобы поселиться в таком скверном месте.

У индейцев земля несчастная, у проституток — жалкая. А цыганской земли не существует: это спина лошади, место в повозке, подошва обуви. Никто им не доверяет. Но кого не очаруют серьги, сверкающие на солнце, драгоценности, фальшивые или настоящие? Кому не хочется знать, какую судьбу ему готовит завтрашний день?

Чтобы в истории появления цыган в Большой Засаде все стало ясно и в то же время совсем запутанно, нужно вкратце рассказать о прошлом Гуты, чье тело все еще источало сладкий аромат табака.

Гута похвалялась своей мудростью и рассказывала, что много где побывала. У нее никогда, за всю ее жизнь проститутки, ничего не было с настоящим цыганом. У Педру Цыгана, с которым она крутила любовь, когда только приехала в Итапиру из Амаргозы, — это было дорожное приключение, совсем недолгое, — только и было цыганского, что прозвище да склонность к вранью, а по крови он был скорее индейцем — отсюда его темная кожа и гладкие волосы. Гуту ввела в заблуждение кличка, и она спуталась с гармонистом, но несколько лиг погодя, на первом же перекрестке избавилась от него: «До встречи, милок, хорошего понемножку. И не зли меня, а то хуже будет». И пошла дальше своей дорогой, продолжив поиски.

Хорошего понемножку — это она накрепко усвоила тогда, когда ей было несказанно хорошо. А хорошо ей было недолго, потому что хозяин Насинью был капризным и сумасбродным и она ему быстро наскучила. У него в Амаргозе был широкий выбор: и там, где девушки собирали табачные листья, и там, где сушили, и в мастерской, где скручивали сигары о свои потные бедра.

Владелец земель и плантаций, рулонов табака, ароматных сигар, хозяин Насинью, Игнасиу Бекманн да Силва, обладал к тому же — как будто богатства было недостаточно — голубыми глазами, доставшимися ему от голландских предков, высоким ростом, улыбкой соблазнителя, вкрадчивой обходительностью — ну просто жеребец-производитель. Он следил за своей собственностью и, бродя промеж девушек, высматривал расцветающих метисочек в самом подходящем возрасте. Когда хозяин Насинью видел такую, взгляд его затуманивался и он приказывал вызвать девушку в контору. Пока каприз длился, не было мужчины более пылкого и влюбленного, более нежного и любезного. И так, пока не пройдет наваждение, пока не кончится причуда. Так же как и неожиданный интерес, скука наступала внезапно, и он возвращал девушку к рутинной работе — хорошего понемножку.

Не стоит надолго останавливаться на интрижке Гуты и хозяина Насинью, потому что ничего нового здесь добавить нельзя. Ей едва исполнилось четырнадцать лет, это была уже оформившаяся женщина, в самый раз для постели — зуд между ног и сладкий запах табака. Она с нетерпением ждала, когда хозяин Насинью заметит ее. Не потому, что он был хозяин, а потому, что он был красивый. Получив послание с приказом явиться в контору, Гута была готова на все и счастлива. Как и всем предыдущим, ей не на что было жаловаться. Хозяин Насинью знал, как обращаться с женщиной, когда хотел ее, знал, что делать, чтобы продемонстрировать пренебрежение. Красивый и лживый как цыган — так о нем говорили.

И хотя с ней почти все было точь-в-точь как с остальными, Гута не примирилась с возвращением в мастерскую к скручиванию сигар на крутом бедре, а предпочла стать проституткой, но в Амаргозе не осталась: не хотелось страдать, видя, как он проходит мимо, не замечая ее. Она не бесилась и не желала ему зла, не плакала и не изрыгала проклятия, не вела себя нагло. Просто собрала узелок и сообщила тетке, хорошо ли, плохо ли, но заменявшей ей мать, которой у Гуты не было:

— Тетушка, благословите. Я ухожу.

— А почему ты здесь не останешься, дурочка? Сеу Валдемар из пекарни положил на тебя глаз, он мне сам об этом сказал.