Жоржи Амаду - Большая Засада

Вытащив сигарету из мелкого табака, Натариу прикурил от огня, поднесенного Фадулом, отказался от новой порции тростниковой водки и собрался ехать дальше. Отодвинувшись от стойки, он выпрямился, сунул руку в карман холщового пиджака цвета хаки и вытащил оттуда перочинный нож, который Турок забыл на кровати, уезжая в Такараш:

— Это, кум Фадул, случайно, не ваше?

Он положил вещицу на прилавок, и Фадул Абдала почувствовал глухой удар в груди:

— Да, капитан, мое. А позвольте спросить: как он к вам попал?

— А как он мог попасть, кум?

Натариу пошел к боковой стене дома, вернулся с мулом, засунул ногу в стремя и, увидев тревожный вопрос в глазах Фадула, взобрался на мула и ответил:

— Я узнал о случившемся и сразу нашел их. Три паршивых наемника, кум Фадул.

Глаза Турка зажглись, на губах появилась улыбка, и одновременно подступились слезы. И все же он спросил:

— Три, капитан?

— Трое, в одной могиле. До скорого, кум.

И снова зазвучали оглушительные взрывы веселого смеха, шутки и песни, появилась охота травить байки и спорить, желание и аппетит — вкус к жизни. Снова в Большой Засаде загрохотал голосище Фадула Абдалы: болтовня и остроты, — и когда наконец в обмен на несколько мелких монеток Педру Цыган взялся за гармонь, созвал дам и устроил плясы, то самым лихим танцором оказался хозяин кабачка. Он снова стал прежним Фадулом, сердце его освободилось от жажды мести, но не избавилось от беспокойства. Ему все равно время от времени нужно уезжать, чтобы пополнять ассортимент, платить кредиторам, узнавать о торговых новинках и вообще — мало ли чем заниматься. А магазин закрыт, на глазах у прохожих — среди которых разные люди попадаются: и воры, и грабители, и банды жагунсо.

Правда, известие о мрачной судьбе трех бандитов уже всех обошло, с кучей выдумок и наводящих ужас подробностей. Ходило как минимум пять версий, совершенно отличных друг от друга, но все единодушно рассказывали об ужасной смерти наемников, и сплетники гарантировали, что капитан Натариу да Фонсека является компаньоном Турка и получает долю от доходов магазина — ни больше ни меньше. Когда его спрашивали, кум Фаду не отрицал — подобные слухи защищали двери заведения лучше любого пистолета.

И все же, по мере того как уменьшались запасы товаров, становились очевидными признаки беспокойства на лице и в манерах Фадула. Эх если бы нашлась христианская душа — способный человек, которому можно доверить прилавок, кассу и револьвер, — он бы уехал гораздо более спокойным и удовлетворенным. Тогда обслуживание посетителей не будет прерываться, торговля не остановится. Пожалуй, присутствие в лавке храбреца, который будет спать в доме, может остановить новую попытку нападения — присутствие смельчака и дружеская тень капитана Натариу да Фонсеки. К несчастью, в Большой Засаде он не видел никого, кто обладал бы столькими выдающимися достоинствами.

На радость одним и к ужасу других, нашелся человек, который разрубил этот узел и решил проблему, взяв на себя ответственность и тяжкие обязанности. Это был не кто иной, как — представьте себе! — старая Жасинта Корока. Она вернулась из Такараша с караваном Зе Раймунду, сидя верхом на Полной Луне, под звон колокольчиков, на следующий день после ограбления, как раз когда Турок обнаружил грабеж и подсчитывал убытки. Она молча покачала головой, не мучая Фадула расспросами и предположениями.

Однажды ночью она особенно остро почувствовала беспокойство Турка, а оно было столь сильным, что тот молчал во время совокупления, обычно радостного и шумного. Нежно и старательно помогая ему привести себя в порядок, Корока предложила:

— Если хотите, сеу Фаду, поезжайте спокойно куда вам заблагорассудится, а я тут за лавкой пригляжу. Положитесь на меня, я все сделаю. Будьте покойны.

Он стоял — огромный, голый, с громадной дубинки капала вода — и пораженно смотрел на Жасинту, которая с мылом в руках согнулась перед маленьким оловянным тазиком, купленным в рассрочку у самого Фадула. Он разглядывал и оценивал ее, как будто видел в первый раз.

— Ты предлагаешь, чтобы я уехал, оставив магазин открытым и тебя на хозяйстве, чтобы ты тут за все отвечала, продавала, получала деньги и давала сдачу?

Положив мыло рядом с тазиком, Корока взяла чистую тряпку и тщательно вытерла внушительную дубинку.

— Вы мне только цены напишите, я немного в этом понимаю. Я буду спать под прилавком, пока вы не приедете.

Она привстала: в свете фонаря сморщенное тело выпрямилось, глаза сверкали.

— Ты? — Фадул глядел на нее, удивленно раскрыв рот.

Странная шутка Бога маронитов, который уже не раз бросал его на произвол злой судьбы. Красный от ярости, Турок молчал, мятежно взывая к небесам: «В этот суровый час, когда я, отчаявшись, ищу помощи серьезного и знающего мужчины, какого помощника ты посылаешь мне, Господи, — эту старую, иссохшую проститутку?»

Внезапно луч света мелькнул в голове у Фадула Абдалы, и он понял, что храбрость, мудрость и достоинство не являются исключительно мужскими привилегиями, достоинствами богатых и сильных. Они присущи любому смертному, даже если речь идет о старой иссохшей проститутке. Разве Корока не хороша в постели, разве не дает добрых советов?

— Ты? — спросил он уже по-другому.

— Именно я. Мария Жасинта де Имакулада Консейсау, которую вы все называете Корокой. Я умею читать, писать свое имя и считать, а однажды приглядывала за овощной лавкой в Рио-ду-Брасу. Страшно мне было только один раз, когда я полюбила одного мужчину. Именно он научил меня читать.

Корока положила тряпицу рядом с мылом и тазиком и в заключение сказала улыбнувшись:

— Я так и не научилась воровать, уж не знаю почему.

Окровавленная туша, пекари на голой спине, полная охотничья сумка на плече, кусок ткани на бедрах — Ошосси вышел из зарослей и направился в сторону реки. В солнечном свете Эпифания узнала зачарованного духа по его гордой осанке и любимой дичи — это хозяин лесов и диких животных. А накануне она видела издали в кузнице духа Шанго, высекающего огонь. Не важно, Шанго или Ошосси, неф Тисау Абдуим перешел поляну, вооруженный ножом и винтовкой.

В Дамском биде — широком бассейне, образованном течением, — Эпифания купалась, окутанная водой и легким ветерком, отдыхая после напряженной ночи. На камне лежала желтая туника, которую она только что постирала, и кусок мыла. В Баии, где она родилась, в доме тетушки Кеке на Семи Воротах, Эпифания остригла жесткие курчавые волосы и отдала свою голову во власть тщеславной Ошум. Ошум — жена духов Ошосси и Шанго, мать тихих вод. Эпифания задрожала, почувствовала холодок внутри, застучала зубами.