Элиэтт Абекасси - Счастливое событие

Вскоре после нашего знакомства мы стали жить вместе в большой студии в Марэ. Она состояла из одной-единственной просторной комнаты с балками, тянувшимися под потолком, с кожаными креслами и низким столиком. Вся обстановка была либо белая, либо из некрашеного дерева теплых оттенков. Я сидела в потертом кресле, приобретенном в расположенном поблизости магазинчике подержанных вещей, пила вино, слушала кубинскую музыку и мечтательно разглядывала полотно какого-то юного художника.

Мне нравился этот квартал Парижа с его узкими сумрачными улочками. Мимо проезжали автомобили и проходили пешеходы. Здесь всегда было оживленно. Еврейская часть Марэ — это фалафель [5] Нечто вроде гороховой запеканки. — Примеч. пер. , книжные магазинчики, черные шляпы, пальто и длинные бороды поверх белых или черных рубашек — тот самый старинный Марэ, который польские евреи называли «штетль». За десятки лет его облик изменился. Наряду с евреями здесь появилось множество гомосексуалистов — словно бы всем отверженным было необходимо держаться вместе. На улице Архивов мужчины в футболках с полукруглым вырезом прижимались друг к другу в кафе, барах, клубах всю ночь до утра. Границей между двумя мирами была улица Вьей-дю-Тампль, с ее пассажем и открытыми террасами ресторанчиков. Что-то вроде ничьей земли. Два сообщества жили бок о бок, не пересекаясь. Забавно было видеть этих людей рядом, таких близких и таких разных: одних — торжественно шествующих в синагогу в пятницу, а других — субботним вечером идущих в бары, из-за переполненности которых публика высыпала на улицу.

Между двумя частями Марэ не прекращалось движение. Когда одни засыпали, другие просыпались. Рано утром они сталкивались: одни шли спать, другие торопились в синагогу.

Здесь у меня возникало ощущение бурной и насыщенной жизни. Среди ароматов тмина и корицы, доносившихся из восточных ресторанчиков и смешивающихся с другими, ашкеназкими запахами — пастрами и штруделя, двигались ручные тележки, раздавались крики, молодые люди встречались на свиданиях. По воскресеньям вся эта пестрая публика заполняла рестораны. И тогда, словно собравшаяся за одним столом большая семья, все болтали друг с другом, непринужденно обращаясь даже к незнакомым людям, и, как в любой семье, самозабвенно спорили.

В то утро я проснулась, словно с похмелья. Поднявшись, я ощутила тяжесть во всем теле. Меня тошнило. Я оставалась в таком состоянии какое-то время: зевающая, с ниточкой слюны в углу рта, между сном и пробуждением. Наконец отправилась на кухню, подбодрив себя намерением сварить хорошую порцию спасительного кофе. Но его тонкий аромат неожиданно показался горьким, тошнотворным запахом, который был настолько непохож на ожидаемый, что вызвал глубокое отвращение. Я резко поставила чашку на стол и выскочила из кухни, как пробка из бутылки, плотно закрыв за собой дверь, чтобы запах не просочился в гостиную.

Зажав нос, я открыла окно и впустила немного свежего воздуха, убедившись, что стою на твердом полу, а не на палубе корабля. Разносчики блюд из турецкого гороха со своими ручными тележками, автомобили, хором сигналящие им в спину, мусоровозки, торопливые пешеходы со всклокоченными бородами — все это красноречиво свидетельствовало о моем пребывании на улице Розье.

На противоположной стороне разговаривали и курили два повара-шриланкийца — это зрелище вызвало у меня возмущение. Я закрыла окно, слегка озадаченная своим состоянием, а затем целый день металась по квартире во власти самых противоречивых чувств, разрываясь между побуждением отправиться к врачу и страхом получить от него точный вердикт. Я смотрела в зеркало и произносила вслух: «Барбара Драй», пытаясь убедиться, что эти черные волосы, темные глаза, яркие губы и россыпь веснушек действительно мои, что в зеркале точно я, а не какая-то другая женщина лет тридцати, которая заняла мое место прошлой ночью.

Вечером произошло нечто еще более странное: мне, обычно не евшей ничего, кроме овощей и макробиотических [6] Макробиотика — диета из компонентов, способствующих долголетию. — Примеч. пер. продуктов, вдруг страшно захотелось мяса. Николя, в восторге от такой перемены, предложил отвести меня куда-нибудь поужинать. Скорее даже я его отвела. Придя в «Мивами» на улице Розье, я начала так жадно втягивать ноздрями запахи, что закружилась голова. На глазах моего изумленного друга мгновенно был уничтожен бифштекс, предварительно залитый горчицей. Наслаждение доставлял вкус ломтиков жареной картошки, пропитанных арахисовым маслом. Опьяняла смесь ароматов тмина, гвоздики, перца и куркумы — я могла бы составлять из них благовония. Этот ресторан был праздником для всех пяти чувств. Привлекали и человеческие запахи: пот официантов, духи, марку которых я угадывала. Некоторые из ароматов меня очаровывали, другие, напротив, вызывали отвращение.

На следующий день было решено купить тест на беременность в большой аптеке на улице Архивов. Но едва лишь я вошла внутрь, меня охватила паника. За прилавком стояли мужчина и женщина — к кому подойти? Если обратиться к женщине, то это будет выглядеть как попытка найти сообщницу, чего я не хотела. Но говорить с мужчиной все же немного неудобно, странно. И потом, кажется, недавно я видела его в одном из местных баров. Не найдя решения и купив набор витаминов, я вышла, проклиная себя за то, что превращаю любой пустяк в неразрешимую проблему.

Потом зашла в другую аптеку, расположенную чуть подальше, на улице Вьей-дю-Тампль, — небольшую, где была только одна продавщица, женщина лет сорока, так что проблема выбора отпала. Для верности результата я купила два теста. Чтобы отсрочить приговор, назначила вечером свидание, но не с Николя. Непонятно, почему мне страшно? Я не знала, чего именно хочу, и вообще ничего не знала.

Тест не оставлял никаких сомнений: я беременна. Я повторяла эту фразу, не слишком веря в нее, и смотрела на результат, потрясенная, застывшая, с дрожащими руками, впавшая в оцепенение на несколько минут. Мне захотелось полностью использовать последние мгновения одиночества. Я понимала, что очередная страница моей жизни будет вот-вот перевернута, даже еще не сознавая, что вся моя жизнь перевернется.

Весь день я просидела за компьютером, неспособная работать над философской статьей, в которой должна была раскрываться тема сходства теорий Гуссерля и Мерло-Понти. Я была не в силах сосредоточиться ни на своей теме, ни на чем-либо другом — вся во власти нарастающего нервного напряжения, шокированная тем, что узнала, и оцепеневшая скорее от масштаба случившегося, чем от радости. Наедине с собой, одна перед лицом новой жизни… Было странное ощущение, что произошло нечто глобальное и непоправимое, о последствиях которого я сейчас не осмеливалась даже думать, хотя и смутно предчувствовала их.