Хаймито Додерер - Слуньские водопады

— Я ведь не умею плавать! — выкрикнула докторша. — Если бы не вы, я ничем не могла бы ей помочь. Даже подумать страшно!..

Она зарылась лицом в руки, скрещенные на столе, и продолжала плакать. Потом, пошарив по столу, нащупала руку Фини.

— Как мне отблагодарить вас? Скажите, ради бога, как?

В этот момент послышался звонок.

С приходом полицейского врача доктора Грундля (он немедленно прошел в заднюю комнату и приблизился к кроватке, в которой уже спала маленькая Моника) трудность положения наших троянских лошадок достигла апогея. Они, конечно же, знали господина доктора Грундля — по своим еженедельным визитам, которые вменялись им в обязанность комиссариатом полиции, — и, увы, не подлежало сомнению, что он тоже знает их.

Врач тем временем осматривал маленькую Монику, которую положили на пеленальный столик. Грундль, вооружившись стетоскопом, выслушал ее сердечко, пощупал животик и попросил мать поднять девочку. Вода больше не выливалась из нее. Она была терпеливой и сонной. Он спросил, есть ли в доме термометр. Тогда надо померить малышке температуру сегодня вечером, завтра с утра и завтра вечером. При малейшем повышении или каких-либо признаках простуды, кашле или насморке, немедленно вызывайте вашего домашнего врача. Но я думаю, что все обойдется.

Монику опять уложили, и все пошли обратно в гостиную. Фини и Феверль с кофейной мельницей в руках скрылись на кухне. Они, конечно, предпочли бы совсем исчезнуть или провалиться сквозь землю, но это все же казалось им неподобающим, и потому, изрядно оробев, они старались принести хоть какую-то пользу — приготовить кофе, например.

Но человеку, который вел себя героически или самопожертвенно и попал в невыносимое положение из-за такого своего поведения, ничто уже не поможет, он не властен обратить события вспять. Так приблизительно чувствовали себя Фини и Феверль, готовые считать себя дурехами за то, что ввязались в эту историю. А что было делать? Предоставить малютке идти ко дну? Когда кофе вскипел, они суетились на кухне среди покрытой белым лаком мебели — им чудилось, что они сюда изгнаны, — и с интересом рассматривали белый вращающийся столик на одной ножке, напоминавший о врачебном кабинете (это и вправду был столик для инструментов, ранее стоявший в зубоврачебном кабинете доктора Бахлера и ныне замененный новым и более удобным). Приятного впечатления эта штука на них не произвела. И тут, приветливо улыбаясь, в кухню вошла докторша.

— Куда ж это вы запропастились?

Вот и пришлось им помочь ей отнести кофейник и чашки. Доктор Грундль уж, наверное, все ей рассказал.

Он стоял у окна, таким образом избавившись от сомнений, как следует вести себя, которые неминуемо бы возникли, если бы он сидел. Нужно ли встать, когда они вошли, или остаться сидеть? (Он, конечно же, тотчас узнал обеих.) Осмотрев девочку, он хотел тут же уйти, чтобы избежать этого щекотливого положения, и потому даже не сел; к несчастью, докторша пригласила его на кофе с коньяком. Чувство ответственности удержало его. Она ведь ничего не подозревала касательно этих двух особ; он остался стоять в нерешительности, когда она любезно попросила его назвать свой гонорар или письменно сообщить ей сумму.

— За визиты к коллегам денег не берут, сударыня, — отвечал он, — не говоря уж о том, что я учился с вашим супругом, мы вместе посещали лекции по анатомии профессора Хиртля.

Потом она вышла, чтобы принести кофе. О быстром отступлении не могло быть и речи! (Бог ты мой. Она ведет их сюда!) И все же он набрался мужества и пожал им обеим руки, сказав: «Молодцы вы, девочки». Однако докторша не могла познакомить его с дамами, имен которых не знала. Но когда все четверо сели за стол, она подробно рассказала о случившемся на берегу канала; они узнали, что маленькая Моника вдруг вырвалась и побежала через улицу, прямо перед тяжело груженной фурой; испуганный возница едва успел осадить лошадей. Остановившаяся громадина закрыла от Бахлерши всякую видимость, и ей пришлось обежать ее. Это были решающие мгновения, девочку поймать ей уже не удалось… Если бы на берегу не оказалось… Она взглянула на Фини и Феверль (те сидели за столом как школьницы, не подготовившиеся к экзамену, кофе их оставался нетронутым). Докторша смолкла, стараясь совладать с собой.

— Я не умею плавать, — пояснила она доктору, борясь со слезами, подступившими к горлу. И уже твердым голосом добавила: — Я должна отблагодарить вас обеих! Скажите, что я могла бы для вас сделать? Я все силы приложу! Но прежде назовите мне ваши имена и скажите, где вы живете! — Она говорила чисто, вполне правильно, разве что несколько бессвязно, это, вероятно, объяснялось ее взволнованностью.

— Меня зовут Фини, сударыня.

— А я Феверль. Но нам надо уходить. Уже пора.

Доктор Грундль, уже несколько мгновений в задумчивости наблюдавший за этой сценой, все же не был достаточно подготовлен к такой манифестации троянских лошадок и покатился со смеху.

Тут Фини поднялась со своего места — безнадежность положения принудила ее наконец идти напролом! — и проговорила:

— Сударыня, мы уходим.

Феверль тоже встала.

Чтобы до конца понять замешательство докторши, которая, несмотря на все свои благие намерения, наткнулась на невидимую стену, надо вспомнить, что обе дамочки отнюдь не выглядели так, как предположительно должны выглядеть особы их профессии.

Но тут доктор наконец решился взять на себя труд вывести всех из этого безвыходного положения, взялся энергично, даже серьезно.

— Будьте добры, — сказал он, — сядьте и выпейте свой кофе. Госпожа Бахлер хочет вам помочь — кто знает, может быть, ей это и удастся. Мне кажется, что вы не так уж безмерно счастливы жизнью, которую ведете. Возможно, здесь наметится хороший выход. Но вы должны разрешить мне сообщить госпоже Бахлер ваши имена и ваш адрес. Все это имеется у меня в «деле».

— Так и скажите сами, господин доктор, покуда мы не ушли.

Они храбро выпили кофе и поднялись, а перед госпожой Бахлер после слов полицейского врача уже забрезжил свет. Тем не менее она отпустила их, еще раз горячо поблагодарив, пожала им руки и сказала:

— Я всем сердцем надеюсь, что сумею дать вам знать о себе!

Мокрая одежда Фини тем временем размочила всю бумагу; ее завернули в пакет более плотный и перевязали шпагатом.

Врач еще ненадолго задержался и сам измерил температуру девочке. Горничная вернулась через несколько минут после ухода Фини и Феверль и зажгла свет, прежде всего в комнате, где лежала маленькая Моника, которой подали кашу в постель. Доктор Грундль не видел повода для беспокойства.

В гостиной у него состоялся разговор с госпожой Бахлер. За окнами уже смеркалось. Доктор Грундль проявил некоторый скептицизм, заметив в молодой женщине своего рода энтузиазм и радость (как она полагала) по поводу возможного улучшения жизни чужих ей людей (социально-этический энтузиазм, так это назвал про себя доктор Грундль).