Александръ Дунаенко - Есть ли жизнь на Марсе?

Возможно, и близкий ваш человек на это утвердительно кивает вам головой.

И ему вводят яд. Как маньяку. Как убийце…

И вот мы вернулись к тому, откуда начали.

Смерть, безусловно, нужна, но переход в иной мир должен быть не просто безболезненным, он должен быть праздничным. Как поездка куда-нибудь на Канары по льготной путёвке.

Вы получаете известие: у вас путёвка! Вы купили миллионную буханку хлеба «Бородинский», а каждому покупателю миллионной буханки хлеба «Бородинский» положена путёвка на Канары.

И, что вы — плачете? Заламываете руки — на кого я вас всех покину?..

Да вы прыгаете до потолка от радости! Вы рассказываете о своём счастье всякому встречному и поперечному!

А все вам завидуют: «Повезло же дураку!..».

И бегут в магазин товаров повседневного спроса, чтобы — так, на всякий случай, — прикупить буханочку «Бородинского».

Но — нет. Не придумали пока праздничного перехода в праздничную жизнь после смерти.

Из года в год переходы совершаются по-старинке: с болью, слезами и безо всякого желания.

Когда человек захотел быстро передвигаться по земле, он придумал самодвижущиеся механизмы. Когда захотел разговаривать на расстоянии — придумал телефон, Интернет. Появляется потребность — что-то обязательно придумывается.

Я об этой человеческой потребности уходить из жизни с удовольствием и без боли давненько раздумывал. Только не знал, что именно у меня получится найти этот замечательный способ.

Вообще-то ни одно открытие не появляется случайно. Ни одна чума. Высшие силы регулируют количество народонаселения на земле. Напускают на людей эпидемии, сталкивают их в войнах… На месте оспы появляется СПИД. Там, где не взрывается бомба, возникает Чернобыль.

Я сделал своё открытие, когда пошёл в поле за телёнком.

Кто-нибудь замечал, как таинственно уходят из жизни кошки? Вот она есть, бегает, мурлычет. И, вдруг — пропала. Вы её ищете кругом, зовёте. Оставляете ей чашечку со свежесваренной мышкой, но — нет вашей Мурки. И нигде нет. Никаких следов. Испарилась.

И, да! Они испаряются! Я увидел это собственными глазами!

Я шёл за телёнком в поле, который по весне пасся недалеко от дома на весенней травке. И увидел соседского кота Корнета. Он сидел и грыз какую-то травку. А Кеншилик его уже двое суток искал. Говорил — пропал Корнет, наверное, собаки разорвали. Нет, не разорвали Корнета. Вот он, в бурьяне сидит, за обе щёки травку уплетает. Я направился к нему, стал звать. Оглянулся на меня лохматый кошак — и опять за своё. Присел я рядом на корточки, а рука моя… провалилась… в ничто… Будто и не было передо мной грязного лохматого Корнета. Более того, через несколько мгновений исчезло и изображение. Корнет пропал, растворился.

Тем не менее, кустик, который он обгрызал, остался на месте. Обгрызенный. Конечно, обгрызенный, я же видел, как его грыз Корнет. А Корнета не было…

На всякий случай я пощупал себя. У меня всё на месте. Нос, руки, ноги. Нос холодный — значит, всё нормально.

Внимательно осмотрел кустик, который обгрызал Корнет. Знаю я его. В конце мая часто встречаются они в степи. На стеблях как бы лёгкий пушок, мелкие цветочки в виде высоких бокалов для вина. Недолго они цветут. Как и всё в степи, стараются использовать весеннюю влагу, чтобы скорее показаться мошкам-опылителям, выносить семя, осыпаться и засохнуть, сгинуть до следующей весны.

Я сорвал остатки кустика. Походил по степи, нашёл ещё несколько.

Потом, уже дома, отнёс веточку в сарай, бросил кролику-производителю. Здоровенный такой у меня был, серый красавец.

Говорю «был», потому что не стало у меня производителя. Пропал. Исчез. Растворился. Ни клочка шерсти не осталось в клетке. Только круглые кролиные котяшечки…

Вечером зашёл ко мне друг, Сергей Георгиевич. Он работал в школе учителем биологии, образование своё получал при Советской власти, так что предмет свой знал, пестики с пистолетами не путал.

Я ему рассказал свою удивительную историю. Сергей Георгиевич выслушал меня с недоверием. Высказать напрямую свое мнение по этому поводу он стеснялся, потому что был человеком интеллигентным. Его прямое мнение про то, что я, наверное, идиот, сильно бы меня обидело. Поэтому Сергей Георгиевич только посмотрел на меня, как на идиота, но ничего не сказал вслух. Вернее, вслух сказал, что есть у него некоторые сомнения по поводу достоверности моего рассказа. Так, между прочим, как доктор, осторожно меня спросил — не пил ли я. И, если пил, то что? И сделал вид, что поверил. Потому что настоящий друг. А друзьям нужно верить всегда.

Женщина с мужчиной и наоборот, никогда друзьями не бывают, поэтому в отношениях между собой могут допускать по поводу одних и тех же событий совершенно различные толкования.

Я дал Сергею Георгиевичу кустик степной травки, и у него на следующее утро пропала корова. Замки на сарае все были на месте, ошейник с цепью лежали на дощатом полу. Собака за всю ночь ни разу не гавкнула. А корова пропала. Только запах остался. Стойкий, как «Шанель».

Сергей Георгиевич бледный был от этого события. Вообще, от коровы он уже давно хотел избавиться. Тяжело её стало держать после пятидесяти лет. Суставы болят — больше часа приходилось в сарае сидеть, животное за дойки дёргать, чтобы добыть парного молочка. И хотели они с супругой по взаимному согласию при случае продать свою Веруську.

Продать. Но — не выкинуть же, неизвестно, куда!.. Как одуванчик, фу — и нету!

(Веруська — имя у нас в посёлке для коровы единственное. Называют обычно новорожденных теляток по первой букве месяца, чтобы дополнительно помнить, когда каждый из них родился. В марте — Мартик, в декабре — Дебрик. — А почему Веруськой вы свою корову назвали? — спросил я однажды Панкратова. — Так она же у нас вапреле родилась, — объяснил Сергей Георгиевич).

Ну, и вот — пришёл ко мне Панкратов. Вид у него на этот раз был такой, что теперь уже я мог на него интеллигентно, как на идиота, смотреть.

Я отнёсся к Сергею Георгиевичу со всем возможным участием. У меня были подозрения, что потерянное душевное состояние моего друга-биолога как-то связано с нашими маленькими новыми тайнами. Но я решил не опережать события. На лице изобразил живейшее участие с лёгкими тонами соболезнования. — Что, говорю, Сергей Георгиевич, опять беременная учительница выкрала у вас мел и съела? — Нет, Александр Иванович, — ответствовал Панкратов, — какой там мел!.. — Что же? — наивно продолжал вопрошать я. — Корова… — Что корова? — весь превращаясь во внимание и непонимание, — опять настаивал я на полной откровенности Сергея Георгиевича.

Ну, он и сознался во всём.

Дал он вечером, как обычно, своей Веруське дроблёночки, сена пахучего приличный клочок. А потом, ради смеха, сунул и мою колючку.