Александръ Дунаенко - Есть ли жизнь на Марсе?

А она будет отвечать на его ласки. Подставляться под эти самые руки и ноги. Которые били и убивали. Муж на ответственной работе. Устаёт. Но — хорошо зарабатывает. Приносит каждый раз продуктовый паёк с колбасами, водками, даже с икрой. Квартира хорошая. Нервная, правда, работа, скрипит по ночам зубами и не всегда долг супружеский может до конца довести… А ещё они, наверное, встречаются с друзьями. Семьями. За столом выпивают, шутят, поднимают тосты. И друзья, наверное, тоже из Организации. Вряд ли они за столом разговаривают о работе. Работа — там всё — страшная тайна, всё засекречено. Хотя государственные тайны весьма простые. Не работа над научным открытием, с формулами, чертежами. А просто пошёл ночью с корешами, залез в чью-то квартиру, взял врагов народа из постели тёпленьких — и полдела сделано. Риска никакого. Только поиграть в предполагаемую опасность: стать возле дверей, затаиться с пистолетом, постучать… Потом отдубасить этого врага в подвале, выбить из него в чём-нибудь признание — и все дела. А государственная тайна — чтобы это как-то наружу не вылезло. Чтобы никто не узнал. Какое образование для этого нужно? Что нужно для этого заканчивать? Можно идти прямо с улицы, от станка. Тем более, если за станком ничего не получается. Интересно, есть ли у чекистов своё специальное ПТУ? ПТУ палачей? Теория, практические занятия… Вступительные экзамены — творческий конкурс. Не каждый же может. И, к примеру, всем поступающим дают по кошке… Я впадал в забытье. Уснуть было нельзя, когда раскалывалась голова, каждое движение причиняло боль, которая потом так и оставалась. А, при следующем движении, к ней присоединялась новая. Что-то где-то сломано, где-то отбито… Наверное, наступил новый день. Или — новая ночь. В подвале об этом можно только догадываться. В коридоре послышались шаги, звякнул замок, проскрежетал засов. Охраняют врага! Убежать же могу со сломанными костями! Охранника завалить и убежать. С нами, с тамбовскими волками, ухо нужно держать востро. Зашёл мордатый тюремщик из нижних органов. Приказал собираться. По коридору бдительно шёл сзади. Проводил меня опять в знакомый кабинет. Там за столиком уже сидел мой недавний знакомый в очёчках. С которым мы уже были повязаны кровью. Моей. Чего ему ещё от меня надо? Меня опять усадили на табуретку напротив. Опять — список фамилий. Сознайся, что вы все в заговоре. Подпиши. Не буду. Меня за волосы, лицом об стол. Зачем об стол? Я его тут же соплями и кровью испачкал. Потом — опять на пол. Отдохнул, видать, мой интеллигентик. Выспался, покушал. Со свежими силами решил, видимо, сегодня работу свою до конца довести. Начальство результата требует, а где он, результат? То, что я Сталина хотел убить, это и без моего признания уже давно было всем известно. А, интересно, сколько им времени дают на то, чтобы все нужные подписи в документы проставить? Есть ли какие нормы? Ну, например, сутки-двое на одного врага народа. Если удаётся за полдня, то, наверное, премия. Если кто-то из таких следователей больше других выбивает признаний, то ему, как стахановцу, грамоту дают, колбасу? Мой профи решил, видно, сегодня, вместе с моими показаниями, ещё и премию для себя выбить. Я лежал, хрипел на полу и — тупой такой — не признавался. Ведь уже и ТАК меня просили, и — ТАК… Живого места не было, но сам-то я ещё был живой! Пошёл чекист в угол подвала, принёс оттуда толстый железный прут. Нет, сразу бить не стал. Он не забывал, что главное — это не издеваться надо мной, а — установить истину. Он же на службе у Закона. Нужно, чтобы все пункты Закона были соблюдены. Поэтому он опять меня спросил, кто мои сообщники. И — с размаху врезал прутом по коленке. Ну, подумаешь, чуть поторопился. Нужно было подождать, может, я бы уже стал на его просьбы соглашаться. А он что-то не выдержал, сорвался. Ну, бывает. Нас тут много, а он один. Нервы… Коленка раскололась. На месте удара образовался фарш из мяса, мышечных связок и осколков коленной чашечки. Я этого уже не увидел, потому что потерял сознание. Это увидел стахановец. И подумал, что это хорошо. И, хотя я уже сознание потерял, он изо всех сил стал наносить мне удары по другой коленке, по голове, груди, плечам, превращая уже всё моё тело в сплошной фарш. Устал, расплакался, шатаясь, пошёл к столу. Не дадут, наверное, грамоту. Не поставил я подписей там, где было нужно. И уже не поставлю. Вот такая у меня уже стала сильная воля. А мундирчик-то следователь весь испортил, теперь не достираешься. Кровь, грязь, мозги. Он возле стола стоял, смотрел на мундирчик, потом на меня. Потом пошёл к сейфу, достал бутылку водки… — И мне налей, — сказал ему я, приподнявшись на локте. Чекист, по-видимому, сразу не расслышал, стал водку наливать в стакан. — Налей и мне водки, — повторил я уже громче, — что-то очень во рту пересохло. Тут он уже услышал. Но он не думал, что это ему говорю я. Потому что я, как собеседник, в его оперативной памяти уже не числился. Он думал, что зашёл один из коллег. Помочь, спросить о здоровье. А это был я. Я ещё лежал на полу, но вид мой уже не представлял ничего ужасного. Раны мои затягивались на-глазах. Осколки костей собирались в нужные конструкции. Кровь высыхала и обесцвечивалась. Только одежда оставалась порванной там, где её порвали. — Ну, что, нальёшь, товарищ? — переспросил я своего мучителя. Теперь он уже всё слышал и видел. Но водки мне не налил. А сам выпил стакан. Потом налил ещё один стакан и выпил ещё. И опять посмотрел в мою сторону. Думал — померещилось и теперь всё будет хорошо, как раньше. А — фикушки! Я уже лежал живой и даже почти здоровенький. И потом, с трудом, правда, перевернулся, встал, вначале на четвереньки, потом на одну ногу, потом другую. Распрямился. Ну, вот — и славненько. Следователь почему-то не обрадовался. Побледнел. Не отрывая от меня глаз, стал одной рукой шариться в сейфе, искать другую бутылку. И не обрадовался совсем. Ему же не нужно теперь ждать, когда ещё кого-то приведут, чтобы ему ногти из пальцев выдёргивать. Вот он, я, стою перед ним, живой, здоровый. Можно опять меня колошматить, прыгать в сапогах с разгону на мои гениталии. Нет — никакого счастья не изобразила фигура моего чекиста. Другую бутылку он уронил, опять полез в сейф, достал уже пистолет и разрядил в меня сразу всю обойму. Руки что ли тряслись, но, ни одна пуля в меня не попала. И патрончики все у моего Вильгельма Телля кончились. По идее — кончился у него перерыв, опять нужно за работу. Но не может мой трудоголик с места сойти. У него ноги, как будто к полу приросли. Не идет гора к Магомету… И я тогда пошёл к нему сам. Близко подошёл. Заглянул в глаза: — Что, милок, а, может, поговорим? А бравый и смелый чекист вдруг стал тихим, покорным. Я взял его за руку, подвёл к табуреточке, на которой только недавно сидел сам. Потом поднял с полу толстый железный прут. Нет, бить я не собирался. К этому нельзя прийти сразу. Я никогда ещё не бил людей… Я поднял прут и вернулся к следователю. Но он уже лежал рядом с табуреткой, в грязном своём мундире, поджав ноги в окровавленных своих сапогах, глаза его закатились. Друг народа умер.