Владимир Колковский - В движении вечном

С первых мгновений все вокруг так ново, необъятно, загадочно. И сама Вселенная беспредельная, и каждая частичка мельчайшая от травинки изумрудной под ногами до звезд равнодушных, далеких, холодных спесиво… Все, все вокруг как чудо волшебное, и потому, наверное, в наши первые годы так искренне верится в чудо…

Летчик, путешественник, астронавт межгалактический…

Это были мечты те самые, «детские», и так уж вышло по ходу сюжета, что мы начали именно с них. Но можно было начать и раньше. Начать как раз со времен особых, едва памятных, когда еще «так искренне верится в чудо». Ведь тогда тоже была мечта, и мечта не случайная, ведь она вполне соответствовала главной судьбоносной скрижали, то есть тому изначальному, почти инстинктивному неотъемлемому стремлению главного героя к наивысшему.

Тогда, когда взрослые спрашивали Игната:

— А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Волшебником! — всегда отвечал он.

Да, да, в самом начале он на полном серьезе мечтал стать волшебником. Стать волшебником, творить чудеса в необъятных полетах желаний и фантазии, творить чудеса и не менее — это, именно это в его младенческих представлениях означало подлинно наивысшее, подлинно грандиозное. Взрослые улыбались понимающе, и не пытались разъяснить, да и к чему было, ведь в жизни нашей есть вещи, о которых не стоит говорить слишком рано. В жизни нашей есть вещи, о которых стоит говорить лишь в свое время, а время это рано или поздно приходит. И вот однажды, решив, что это время пришло, мать объяснила с обеску-раживающей простотой и откровенностью, что чудес на свете нет.

В это невозможно было поверить поначалу. Это казалось несуразным, подлинно обескураживающим, несправедливым. Ну как же, такой Мир! — такой огромный, таинственный, разноцветный Мир и… без чудес. Но время неторопливо двигалось далее своим чередом, время приучало с каждым днем все более к самостоятельности, к своему собственному анализу того, что наблюдаешь повседневно вокруг. С каждым новым днем время убеждало все более, что мать говорит верно, а значит тот младенческий сказочный мир, где любое желание можно свершить по мановению волшебной палочки — мир этот уходит. Мир этот уходит, уходит навсегда и останется миром сугубо младенческим. Останется одним из самых первых и впоследствии бесчисленных по жизни нашей параллельных миров, которые с нами были когда-то, которые останутся навсегда с нами, но… никогда уже не вернутся.

В любом возрасте, на любом из этапов жизненного пути нас покидают такие миры. Приглядись и ты вспомнишь: вот, вот это было, и этим ты жил, но это уходит и никогда уже не вернется, оставшись лишь там, где-то на «волнах твоей памяти», где-то в заветных твоих «параллелях».

С каждым годом время убеждало все более, что в жизни нашей действительно нет такой чудесной штуки, как волшебная палочка. В жизни этой надо творить чудеса своими собственными руками, в жизни этой надо делать конкретное дело. И дело это по душе необходимо выбирать и выбирать основательно на целую жизнь.

Какое?

Тогда в раннем детстве Игнату казалось, что все необозримое количество людских профессий и занятий можно разделить только на два вида: романтические и неромантические. И интересовали его исключительно первые.

В этом! — именно в этом была полная ясность и ясность вне любых компромиссов. Романтика, только романтика — открыть, увидеть что-то «такое», то, что никто и никогда не видел. В романтике, в романтике именно сейчас грезился вполне равноценный эквивалент младенческой волшебной палочке, и это, по сути, было уже второе строго прослеживаемое ответвление от главной судьбоносной основообразующей ступени. Это была ступенька вторая, следующая вслед младенческой в хронологическом порядке, ступенька детская.

Чудес по мановению волшебной палочки нет и быть не может в этом Мире, но ведь у слова «чудо» имеется и другой возвышающий смысл. Чудом самым настоящим мы подчас именуем и нечто необыкновенное, исключительное, то, что поражает так искренне, восхищает до изумления, и вот отсюда как раз и открывается прямой, вполне приемлемый мосток на романтику. Увидеть, открыть, изобрести нечто необыкновенное, удивительное, воплотить в жизнь самые смелые фантастические сюжеты — это ведь тоже чудесно, это ведь тоже возвышенно, и вот здесь-то, как раз, никакая волшебная палочка и не нужна! — здесь целиком ты сам решаешь, твоя воля, желание, твой характер, твои собственные возможности.

Итак, ступень младенческую сменила решительно ступень детская. Место младенческой волшебной палочки всепоглощающе заняла детская «романтика», а отсюда уже, как истечение непосредственное, воздвигались новые ответвления, ручейки и ступеньки конкретные детских мечтаний и грез. Эти детские мечтания и грезы по мере взросления также проходили через временное сито, горнило жестокое существующих реалий, и то, что поначалу казалось подлинно романтичным при более детальном, взрослеющем рассмотрении представало уже совершенно иным, прозаичным, представало совершенно обычным и будничным.

Летчик?.. Но то, что есть за облаками, сейчас знают даже дети. Зачем летать за облака постоянно по делу службы, когда можешь просто слетать пассажиром лишь единственный раз и увидеть. А можешь и вовсе не летать, просто увидеть однообразный небесный пейзаж арктический в кино или по телевизору. Путешественник?.. Да только чего откроешь на планете родной значительного, неизведанного, когда как раз оно-то, значительное и неизведанное уже давным-давно и так открыто. Космонавт-исследователь родной солнечной системы?.. Ну ладно, вот, положим, слетали на Луну, и что? — только пыль да камни… И где гарантия, что на остальных, доступных уже и нынче планетах солнечной системы дела идут позанятнее?

Вот другие созвездия, галактики неисчислимые — это да! Там уж наверняка в невообразимых далях среди мириадов и мириадов миров непременно отыщется нечто «такое»… Как же иначе, коли миров этих мириад мириадов неисчислимый, и бесчисленные фантастические сюжеты, которые тогда запоем поглощал Игнат утверждали без всяких сомнений, убеждали и звали, манили неудержимо туда в эти бездонные звездные дали.

Межзвездный астронавт-исследователь, это была последняя и самая долгая детская мечта, и она также, также осталась лишь где-то там, в «параллельных мирах»… Осталась лишь памяткой дней тех зовущих, той обязательной памяткой нашей детской наивности, которую мы должны обязательно пережить.

Пришло юношество.

Пришли новые знания, пришли новые взгляды на Мир. И с высоты этих новых, куда более глубоких знаний было совершенно очевидно, что время межгалактических путешествий еще не пришло. И не пришло безнадежно, слишком! — слишком уж крохотны пока наши возможности. Неизмеримо крохотны настолько, что не видится ни малейшей зацепочки. В смысле путешествий космических наши возможности пока лишь на уровне родной солнечной системы. Даже на уровне теперешнего развития, овладев скоростями на уровне первой космической, мы можем без проблем особых достигнуть самых далеких планет и Солнца, нашей родной животворной звезды. Но вот дальше… Дальше в дело вступают сурово световые годы, тысячи и миллионы парсек, то есть расстояния для нас совершенно невообразимые. Так, к примеру, чтобы добраться до ближайшего Сириуса, добраться на привычной первой космической нужен почти миллион лет! Но ведь и это невообразимое сейчас для нас расстояние всего лишь начальный шажок, лишь жалкая миллиметровая кроха для убогой медлительной пиявки в ее многокилометровой продолговатой непознанной старице.