Владимир Колковский - В движении вечном

Посмеявшись вдоволь, Витька вдруг вновь стал очень серьезным.

— Эх, как поступить, как поступить, — завздыхал снова раз за разом мучительно. — Как поступить, братцы… неделька всего лишь и… час пик! Кто я… или что я буду через ту недельку с малым?

Уехал он, не попрощавшись.

Все абитуриенты отъезжали на вступительные одинаково незаметно. Вот только домой они возвращались совершенно по-разному.

Вступительные экзамены тогда проходили во всех учебных заведениях одновременно и в два потока. Первый с начала августа и по десятое число, второй соответственно с десятого и по двадцатое. Можно было, правда, попробовать и раньше, попытать счастья в одном из престижных московских институтов, а в случае неудачи еще успеть перекинуть документы… Но поступить, например, в МГУ… Вряд ли кто-нибудь из посельчан даже пытался когда-либо сделать это. Так что, по сути, здесь решала одна-единственная попытка.

Экзамены, экзамены…

Множество их пришлось пережить Игнату впоследствии, и не раз наблюдал он удивительное проявление тех характерных необъяснимостей, хорошо известных каждому, кто сдал хотя бы одну сессию. Когда, например, ты с грехом пополам подготовился, молишься назавтра хоть того троячка несчастного выловить, а повалила вдруг валом удача холявная, пруха… И наоборот.

Первые победители появились в поселке уже спустя несколько августовских дней: медалистам достаточно было сдать на «пять» только первый профильный экзамен. Словно вынырнули они, счастливцы, откуда-то разом, и теперь их видели повсюду и вместе… Одновременно поползли слухи и про первых неудачников:

— Лесничего хлопец… Слышь, цвайман с порога?

— Слышал такое.

— Так может и видел?

— Х-ха, теперь ты его не скоро увидишь!

Отгремела тревожно короткими грозовыми ливнями первая неделя августа.

И вновь запарило жарко, но не по-июльски с родниковой ясною синью бездонного неба, с ослепительной гаммой огнистого солнца, а как-то душно и вяло. Добела полинявшее, с поволокою блеклое небо теперь подслеповато плавило размытое солнце в нерасторопное сонное пятнышко, что из последних сил едва-едва доплывало до самой окраины леса.

— Ну и засоха сёлета, людцы! — поговаривали самые старые жители поселка. — И коли оно было?

Приветливым розовым вечерком присаживались они на знакомой завалинке в задушевный степенный кружок.

— И коли оно так? Ты хоть припомнишь, Иване?

— А як Костик за Неман у сваты шугал? Напрямки, в одних ботах да лугом…

— Чей-то Костик?

— Агрономчин…

— А-а, так то Михеевич! Что сын начальником важным у Киеве… Так то, видать, ище до германца было?

— До германца… до кайзера… А сам ты с которого будешь?

— Я?… я-то с пятого.

— О-о, так ты еще мальчо совсем проть мяне… И где ж те упомнить… От-то было и лето!

После парного лёскота громогласых обильных дождей в знаменитой принеманской пуще необычайно высыпали грибы. Носили лукошками, корзинами, ведрами, на целый день компаниями дружными выбирались в лес на решетчатых тряских повозках. В сырой гулкой утренней тиши непрестанно звенело в луговом непроглядном тумане — и так до самой окраинной плотной фаланги вековых коренастых дубов:

— Эй, водила, не спи! Погоняй хоть трошко пугой.

— Ну и неча спешить, еще и те грибы не доспели.

— Ага, не доспели… А в лесе том уже, як на базаре.

— Не боись… Такой порой хоть наночь едь — и всякому с гаком!

И вправду, хватало «с гаком» и всем.

На сыроежки-свинушки и нечто подобное даже не смотрели. Из корзины горделиво выглядывал великопышный мосластый боровик, продолговатый краснощекий белоног-подосиновик… И подберезовик красил — подберезовики в то лето были, как на подбор крепкие, здоровые, боровикастые.

В начале августа они встречались уже каждый вечер. И каждый раз, когда была пора прощаться, бесконечно долго стояли у калитки, тесно прижавшись в бархатистом покрове нежной, ласковой, августовской ночи.

— Игнат… ну пора… пора уже, — снова неслышно шептала она, и снова лишь теснее прижимаясь к нему.

И он отзывался неслышно, как во флюидном полусне:

— Пойдем… скоро… сейчас… скоро.

Где-то совсем близко были ее горячие губы… и чуткий отзыв ладошки, и ландыш хмельной шелковистых волос… и теплота, и созвучье как единого тела.

Застенчивый августовский ветер шелестел лениво крупным листом молодых придорожных каштанов. Любопытные небесные глазки уже сонно мерцали белесой усталой дымкой, все ясней проступали непроглядные ночью пустынные дали…

— Игнат… Игнатик… сейчас мама опять покличет.

— Скоро… пойдем. Пойдем… скоро.

— Светает уже… Тетки заре пойдут к коровам.

— Пойдут… пойдем… — шептал он как эхо. — Тетки…

И вдруг пробуждался словно:

— Тетки?.. Пора! Я… я пошел.

Он отрывался решительным волевым движением, ступал несколько раз порывисто… Но не мог не оглянуться — она в тот же миг! — и в тот же миг была снова в его объятиях.

На восходе начинал отчетливо розоветь далекий небосклон. Все чаще бесцеремонно и рьяно заливались, пробудившиеся сполохом, хриповатые певуны. Во дворах по соседству были слышны первые домашние стуки.

Поселок просыпался.

Неприметно, стремительно, сладостно пролетали незабываемые минутки бирюзового лета… И одно лишь изредка импульсным отблеском, словно сквозь сон: «Витька… час пик!»

Ясное росистое утро.

Алая полоска зари на лесистом небосклоне, молочный дымчатый туман во влажных ложбинах, над спящей рекой, над камышовыми старицами. Мягкие стылые застенчивые вздохи недалекой уже осени.

Игнат с двумя ореховыми удочками и легким алюминиевым бидончиком выходит неспешно на пожухлый, иссушенный обильным солнцем луг знакомой, утоптанной стежкой.

— Привет, гулёна!

Там его ожидает нетерпеливо Витька. Живо здоровается за руку, перекидывая ловко в другую свои нехитрые рыболовные снасти. Сверкает, искрится в глазах знакомая лукавая искорка:

— И давно она отпустила? Или не поспел еще в хату, схватил только уды?

— Нетушки, я сегодня пораньше отпросился! — отвечает сонно Игнат. — Ради такого хорошего дельца… С полночки еще, коли и не надто развиднело.

Отвечает, зевая, с коротеньким добродушным смешком. И, словно сбросив тем самым последние прилипчивые обрывки сна, спрашивает уже бодро, энергично:

— Так что, студент?.. Будет сегодня удача? Не всю в боях тамошних кинул?

Широко, белозубо улыбается в ответ Витька. Так он улыбается уже с неделю после своего триумфального возвращения и все рассказывает, рассказывает… И всем вместе, и каждому из посельчан в отдельности. Нет теперь ни единого человечка во всей округе, кто не знал бы почти наизусть о его волнительных приключениях на вступительных и не слышал еще о «гениальной» его идее.