Владимир Колковский - В движении вечном

Это, именно это необходимо было строжайше усвоить в самую первую очередь. В отличие от дома и школы церемониться здесь не собирались вовсе, достаточно было лишь разок взглянуть мельком на факультетскую доску объявлений:

За академическую неуспеваемость и пропуски занятий без уважительных причин отчислить из числа студентов факультета…

— на самом видном месте холодком тревожным продирала коротенькая машинописная фраза, а далее толстым неровным столбиком следовал перечень имен и фамилий.

Да, да, возврата в обжитое, привычное прежнее уже не было. То, что окружало теперь было совершенно иным в соотношении с прежним.

Новый уровень!

Новый жизненный уровень, все-таки. Ведь на то он и новый, да еще поворотный, базисный, что здесь все по-иному вплоть до мелочей самых.

Да, да, это был подлинно скачок за черту, это был подлинно скачок в новую реальность непознанную, но! — но это был и не абсолютный разрыв. Это не был скачок мгновенный, бессвязный из пустоты абсолютной в абсолютно чистую новь. Было единство в основе, было время слегка приглядеться, да и связи остались. Связи эти были очень малозаметны, малозначительны на общем фоне среди прочих, но они были.

И они были во множестве.

И даже! — даже в таком, вроде бы, малозначительном вопросе как прозвища была связь. Связь пускай и единственная, но она была. Так, у одного из факультетских преподавателей прозвище все же имелось. Оно возникло точно так же, как и школьные учительские, возникло во времена незапамятные и точно также передавалось с тех пор по наследству старшекурсниками своим младшим товарищам. Прозвище это странное (см. заголовок) казалось совершенно нелепым на первый слух, однако и в действительности в этом человеке невольно и сразу же бросалось в глаза что-то словно навек застывшее, деревянное в желтоватом, округлом, восковатом лице, и смеялся он всегда каким-то непередаваемо сухим, отрывистым, деревянным смехом.

Все, все взаимосвязано в Мире материальном.

Любой скачок электронный, любой фазовый переход физический происходит не мгновенно через пустоту абсолютную и в абсолютно чистую новь. Несмотря на порой кажущееся принципиальное различие, уровень новый связан строго с уровнем предыдущим, связан строго известными законами. И даже у самых далеко расположенных базисных уровней отыщутся нити связующие, пускай незаметные, крохотные.

Так и в Мире едином.

В том Мире едином, в сфере тех отношений, где незримо связуя, присутствует дух. Величье вопроса здесь вне исключений, как нет исключений вообще.

Из ниоткуда мы, но не из пустот абсолюта. И в никуда… но и не в пустоту.

Однако прозвище это на первый слух нелепое было вовсе не тем единственным, что возникло на университетском физфаке еще во времена незапамятные и передавалось с тех пор по наследству старшекурсниками своим младшим товарищам. Передавалась еще и одна коротенькая фраза, фраза весьма примечательная и в форме своеобразного полушутливого назидания. Тоже, заметим, деталь как будто совершенно случайная, однако случайность видна здесь лишь в смысле конкретики. Ведь и прозвища того единственного могло и не быть, да и фразы этой примечательной, но что-то обязательно да было бы! Было бы именно в этом роде, какая-то связочка, тонкая ниточка тех отношений, где «незри-мо связуя, присутствует дух». Суть-то здесь именно в этой основе, а не в конкретике.

Итак, кроме прозвища единственного передавалась старшекурсниками еще и фраза в форме такого вот полушутливого назидания:

— Чтобы физфак одолеть, братцы, надо пройти Круглову, Анцыпину и Ходоровича!

Говорилась фраза сия неизменно с шутливым оттенком, однако менее всего в ней было от шутки или преувеличения. Впрочем, к счастью огромному преподавал на физфаке народ вполне реальный, возможно вследствие еще незабытых и своих собственных, не самых примерных студенческих лет. Но случались и крайности, причем крайности ярчайшие от «дофенизма» почти в открытую, холявы полнейшей с автоматом всеобщим по зачету или экзамену до принципалов наистрожайших. И как же иначе! — коль в каждом приличном озере имеется своя зубастая строгая щука, чтобы нерадивый карась чересчур не расхлябился, так и в каждом серьезном высшем учебном заведении непременно должны быть вот такие принципалы под абсолют строгие, словно на долгую память студенту-оболтусу.

Круглова, Анцыпина, Ходорович.

Имена эти многое значили на университетском физфаке. Преподавали они разные предметы и на разных курсах, и горе, горе тому, кому выпадала в течение пяти лет учебы в полном составе эта «свирепая» троица. Студенту Игнату Горанскому в этом смысле вроде и повезло крепко, волей судьбы досталась лишь одна-единственная представительница, однако и этой дамочки хватило с лихвой, под завязочку. Тут уж, как говорится, одна за всех постаралась.

О Ходоровиче как о преподавателе, впрочем, у Игната осталось некоторое личное впечатление. Читал тот электродинамику на третьем курсе параллельному потоку (курс тогда делили на три потока примерно по сто человек в каждом) — как и учителя в школе, лекторы на курсе порой подменяли друг друга в случае необходимости, подобным образом случилось подменить парочку раз и Ходоровичу. Важно отметить, забегая вперед, что на третьем курсе студент Игнат Горанский представлял собой уже совершенно не то, что на первом, на третьем курсе это был уже отнюдь не оболтус с мечтами и мыслями единственно лишь как зацепиться за «удочку», а даже! — даже почти отличник. Соответственно и впечатление у него осталось самое прекрасное. Ходорович был мужчина лет сорока, высокого роста, плотного телосложения, обаятелен, улыбчив, с густой пепельно-серой шевелюрой на вихрах, да и лектор из тех, что слушаешь на едином дыхании. За что же, вы спросите, при всех таковых достоинствах был зачислен в «свирепую» троицу? Ну, здесь, как раз, дело ясное. Понятно, понятно даже очень от каких ребятишек пошло… Их критерии известны, а вот зацепить на экзамене у Ходоровича заветную «удочку» на холявку было как раз почти невозможно.

Здесь небольшое пояснение.

Если сейчас система оценки качества знаний может очень отличаться в разных университетах, то во времена советские она была законодательно единой на всех бывших союзных просторах. И предельно простой. В зачетке могли стоять преподавательской прописью высшая оценка «отлично», средняя «хорошо», и низшая «удовлетворительно» или по-студенчески фольклорно та самая «удочка».

Анцыпина вела практические занятия по высшей математике на втором курсе, также в группах другого потока. В отличие от единственного мужского представителя свирепой троицы случая познакомиться с ней в деле Игнату так и не представилось, однако на продолговатых факультетских коридорах встречал он ее частенько между парами. Внешне это была дама миниатюрной комплекции, возрастом ближе к шестидесяти, с нескладной фигурой и сухощавым, желтоватым, крайне неулыбчивым личиком. Говорили не без ехидства факультетские всезнайки, что мужа и детей у нее никогда не было, но о каких-то особенных «коронках», а именно деталях характерных настолько, чтобы особо запомнились, рассказывали очень немного. Зато рассказывали один случай, рассказывали непременно всем новичкам на физфаке и случай почти анекдотический: