Владимир Колковский - В движении вечном

— Старая дева! — бормотнул в сердцах однажды-то некто из записных оболтусов, получив вновь на руки зачетку без заветной росписи.

И, уже ступив в коридор, из открытой решительно настежь двери аудитории с изумлением вдруг услышал вослед:

— Старая, но… не дева!

Теперь о Кругловой.

Так уж вышло, что о третьей представительнице вышеназванной троицы мы говорим в последнюю очередь, однако называлась она факультетскими оболтусами всех времен и мастей непременно самой первой. И это было отнюдь не случайно. Ведь даже хронологически Анцыпина и Ходорович если и случались студенту, то случались уже позже — Круглова Галина Петровна возникала с самого первого семестра, с самых первых шагов за чертой, тот час за порогом в эту новую загадочную жизненную реальность, которую еще только предстояло познать. Представала сурово первым и наисерьезнейшим испытанием в этой новой незнакомой жизненной рощице («рощице» именно в сравнении с «лесом» тем первичным, изначальным), когда вчерашний школьник, а нынче студент не успевал даже слегка оглядеться среди незнакомых «деревцев».

Как и Анцыпина, Круглова также вела практические занятия по высшей математике, но только на первом курсе. Впрочем, не только единством предмета преподавания, но и типом внешности обе представительницы женской части свирепой троицы виделись тогда весьма схожими Игнату. Необходимо подчеркнуть, что речь здесь идет именно о типе внешности, ведь лица у них различались крепко, да и возрастом Анцыпина смотрелась лет на двадцать постарше, но неказисты фигурой, сухощавы, желтолицы и крайне неулыбчивы были обе. В дополнение к этому, что неизменно подчеркивали с особым ехидством факультетские всезнайки, Круглова также никогда не была замужем, точно также она была и бездетна. Но если какую-то кроху, пускай и немаловажную о взаимоотношениях Анцыпиной с мужским полом мог открыть лишь известный всем на физфаке тот самый почти анекдотический случай, то у Кругловой здесь было куда, куда как романтичней. Странные, темные слухи ходили о ней на физфаке.

Говорили, например, что эта дамочка постоянно приближала к себе одну из хорошеньких девчонок из числа своих студенток, приближала до такой степени, что их потом даже называли подружками. С какой-то особой многозначительной улыбочкой называли подружками, да ведь и какая здесь может быть дружба в прямом, чистом смысле этого слова, учитывая, по крайней мере, двойную разницу в возрасте? Девчушка годами прямо с порога из школьного детства и взрослая дама под сорок с набором-балансом известных реалий… Явно, явно уж очень разил интерес, отсюда прямиком ползли и слухи уже грязноватые.

Так, на полном серьезе рассказывали, что обеих «подружек» на парочку впоследствии неоднократно наблюдали вечерами в веселых заведениях столицы и даже возле элитных центральных гостиниц с преобладанием обычным иностранного контингента. Более того, за похождения вот эти, тогда крайне малопонятные Игнату провинциалу вчерашнему, у них, якобы, даже прозвище особое имелось в определенных кругах, причем и прозвище не менее странное и малопонятное:

— Глянь-ка, глянь… вишь, Кругловой парочка пошла! — указал однажды Игнату пальцем один новый приятель из числа ушлых всезнаек-студентов, что есть непременно на каждом курсе. — Слыхал, небось?.. Ловцы жемчуга!

Указал, прервав разговор внезапно на полуслове, и закончив приглушенным, но ударным возгласом на том самом, упомянутом выше прозвище. Указал, смешливо таращась в след проходившей мимо весьма приметной особе.

«Парочка» была высока ростом, приметна статью и личиком. В одежде, походке, внешности ее уже явно сквозило что-то особое, специфически взрослое, что в очевидности выделяло тот час из средней студенческой массы, то есть обычных «домашних» и, несмотря на свершившееся совершеннолетие, еще прежних по сути мальчишек и девчонок.

«Ладно, с подружкой понятно! — тот час невольно подумалось в ответ на это Игнату. — С подружкой понятное дело, но… у кого?… у кого ж на крючок такой гнутый поднимет?»

Именно, именно так ему тогда подумалось сразу в мысленном сопоставлении внешних достоинств обеих подружек из «парочки». К тому же любая представительница женского пола под сорок, вне зависимости от внешности и всевозможных прочих достоинств, представлялась ему тогда юнцу семнадцатилетнему не иначе как полной старухой.

Вследствие этих двух обстоятельств подобные мысли неизменно возникали и после, когда он слышал в очередной раз удивительные рассказы о «ловцах жемчуга». Вследствие этих же двух обстоятельств и слушал он эти рассказы всегда с большой недоверчивостью, но вот когда однажды Мишке Кошелкину рыжему свои сомнения высказал, то пройдоха известный, бывалый в ответ только коротенько хмыкнул, густой жесткой чуприной тряхнув:

— Ну так, в делишках таких и без водочки… А там после пятой-шестой, глядишь, и крючок василисой покажется!

Так или иначе, но на диво странными и непонятными казались тогда эти слухи мальчишке семнадцатилетнему, провинциалу вчерашнему. Но! — уж кому-кому, а как не ему самому было убедиться, и убедиться уже на собственных кошмарах в слухах совершенно другого рода.

А говорили еще вот о чем.

Говорили, опять же на полном серьезе факультетские всезнайки, что каждый год Круглова непременно избирала из числа своих новых студентов, причем исключительно мужского пола несколько особенных экземпляров. Избирала конкретно, словно жертв очередных на заклание, избирала с целью определенной и ясной. И впоследствии к цели этой стремилась всемерно, стремилась последовательно и безжалостно, с этой целью впоследствии жертву свою только давила и гваздала, давила и гваздала.

Вот отсюда напрямик и кошмары «самоличные», потому как роль именно вот такого особого «избранника» в свой первый студенческий год выпала именно главному герою романа.

И поделом.

Пришло время по полной ответить за старое.

Вспоминая первую главу, можно весьма категорично сказать: лишь Лебединский Андрей, тот самый всезнайка-умница с залысинами в семнадцать годков да несколько девчонок, прирожденных зубрилок старательных выделялись основательно в тринадцатой группе из общей массы бывших школьных «рационалистов». Рационалистов в подходах к учебе подобно главному герою романа, также вполне успешных в школе и точно также преодолевших успешно заветный барьер. Да только недавнее поступление представляло собой нынче факт уже свершившийся, а школьное бывшее было теперь прежним и безвозвратным.

Настоящее представлялось иным совершенно.

Теперь в отличие от привычных школьных уроков ежедневный студенческий лекционный поток информации хлестал, захлестывал безудержно с лавинным неодолимым напором. Ежедневный лекционный поток информации захлестывал с головой, захлестывал до подлинного умопомрачения, и, чтобы удержаться на плаву хоть как-то в этих неудержимых, все нарастающих потоках информации, нужны были совершенно иные подходы.