Владимир Колковский - В движении вечном

Законы, законы строгие есть стержневой фундамент этого Мира. Вот отсюда и следует генеральная линия развития его, его «судьба». Но одних законов явно, явно недостаточно. Должно, должно быть Нечто еще.

Об этом было немало сказано в «Связующей нити», и предстоит сказать очень много еще.

В жизни случается, когда волею обстоятельств оказываешься во власти одного человека или целой группы людей. Конечно, абсолютное всевластие невозможно. Даже самый выдающийся в этом смысле диктатор ограничен, ограничен благоразумием или же, по крайней мере, силами Высшими. Но подчас зависимость столь велика, что создается иллюзия, иллюзия чуть ли не полного всевластия, а, следовательно, и полной безнаказанности.

Так, Игнат Горанский главный герой романа, облаченный титулом «самого здорового», как раз и являлся почти полновластным диктатором в своем детском классном мирке. Да и откуда было ждать защиты несчастному пацанчику? — пожаловаться означало лишь прослыть ябедником и обрекало неизбежно на новые издевательства, пускай и сокрытые на время, издевательства исподтишка, но не менее циничные и унизительные.

Почти полновластным диктатором в злополучной тринадцатой группе была и Галина Петровна Круглова. Понятно, что недостать никак ей было Андрюху Лебединского, профессора будущего да девчонок, зубрилок старательных, все же остальные были примерно на одинаковом уровне. И оказаться в незавидной роли очередного «избранника» мог, по сути, любой. Но обычно Галине Петровне было вполне достаточно одного человека исключительно мужского пола в какой-то из групп, в которых она вела практические занятия на курсе. Больший размах становился уж слишком приметным для начальства: хоть высшее образование есть штука вовсе не обязательная, но и выгонять народ пачками из института для государства уж слишком накладно — дай развернуться на полную, так, глядишь, к пятому курсу можно и вовсе без выпускников-специалистов остаться.

Говорят, что есть люди добрые и люди злые. Очевидно, так можно сказать тогда, когда достаточно велико преобладание одного из начал в душе нашей, одного из тех двух исконных начал, о которых мы уже достаточно говорили ранее. И особенно в детстве нам легко разделить. Нам не нужно никаких приборов, никакой математики, никаких уравнений, достаточно первого взгляда, первых мгновений. Мы просто чувствуем, чувствуем вне разума добро или зло исходящие. Вне разума то же чувствуют и животные, животные тянутся именно к добрым людям.

Игната Горанского, главного героя романа также никак нельзя было отнести к людям злым. У него открытый взгляд, он всегда готов был помочь однокласснику в делах учебных и прочих мальчишеских, готов был помочь вне зависимости от того, кем тот являлся в классной иерархии, потому и за помощью к нему всегда обращались легко и охотно. У него никогда не было этой особой наглости, «второго счастья» по известному выражению, когда надо непременно двинуть вперед всех, пускай даже по головам. К нему всегда тянулись животные.

Но был, был и бесенок неслабый в душе его. И вот, когда к ощущению всевластия и безнаказанности классного диктатора добавлялась еще и скука… Да, да, вот и он! — вот вам и набор тот самый классический, когда бесы наши внутри торжествуют в особенности.

… Она была среднего роста, чрезвычайно сухощава, нескладна фигурой. Она никогда не улыбалась весело, жизнерадостно, она никогда не сияла улыбкой. Она всегда казалось придавленной тяжко, придавленной фатально чем-то неподъемно тяжким извне и сама сутулость ее казалось совсем необычной, не в виде весьма распространенного среди фигур людских вопросительного знака, а именно в виде очень тупого геометрического угла, поставленного на один из концов вертикально, торчмя. Сутулость ее казалась именно фатальной, неизбежной, неотъемлемой, словно некоей явственной меткой, присущей изначально, переданной за какие-то неблаговидные делишки еще из Мира того, предыдущего… Вдобавок и голос ее, скрипучий и низкий также казался придавленным тяжко, глубоко, неотъемлемо.

— Скрипучая, видать, у тебя жизнь, дамочка! — наверняка, так и подмывало про себя воскликнуть человеку повидавшему, взглянув хоть раз и послушав Круглову.

В совокупности это также давило, угнетало, тянуло куда-то вниз с безысходностью неподъемной. Известно взрослому люду, каково в жизни нашей, когда такой вот крючок давленый поставлен судьбой наверху по служебной лестнице, что же тогда говорить о доле студенческой. О доле студенческой, когда в известном смысле зависимость почти полная.

Ведь даже когда просто решаешь задачу у доски — как колоссально значит один только взгляд наставника, взгляд приветливый, живой, открытый; как колоссально значит лишь один настрой на благо, просто желание искреннее услышать правильный ответ. Легкий кивок, ободряющая улыбка, нужное слово с мельчайшим налетом подсказки — как эликсир живительный, как мозговой ускоритель, как источник неисчерпаемый подлинного вдохновения!

Но… но Кругловой было достаточно просто невзлюбить. Ей было вполне достаточно просто невзлюбить — за что? Пожалуй, здесь всегда заключалась наибольшая загадка. Но ей достаточно было лишь невзлюбить, и тогда она только давила.

Вот ты и впрямь у доски. Ты решаешь задачу, задачу несложную. Зна-ешь, уверен — и как, как тут сплошать? — твой мелок ученический скользит по гладкой поверхности аудиторной доски легко, уверенно, споро. Время от времени ты с надеждой (ну, уж тут-то ни к чему не прицепишься!) взглядываешь украдкой на унылую пригнутую фигуру, ожидая лишь кивка чуть заметного, той самой улыбки живительной, доброго слова…

Но:

— Са-а-вершенно неверно! — восклицает нежданно скрипучий придавленный крючок.

И тот час же холодом где-то внутри:

— Ну и ну… и как же так?

Обрывается тот час холодом где-то там внутри, и ты теперь ищешь, вглядываешься пристально в ровные рядки математических формул, ты лихорадочно ищешь… Где? где, где же она, та оплошность?… вроде… вроде, полный порядок в основе. Хотя… может, просто механику вляпил, описку случайную? — ты ищешь далее, теперь не спеша, с медлительной скрупулезностью перебирая каждый значок, каждую цифру. Теперь ты недоумеваешь еще более и вся остальная аудитория вместе с тобой, другие ребята переглядываются и пожимают плечами… И только один придавленный гнутый крючок, прислонившись нескладно к столу, взирает с торжествующей свинцовой улыбкой, свинцово морщиня сухощавое впалое личико, словно смакуя тем самым всеобщее недоумение с презрительной усмешкой всевластия.

— Са-а-вершенно неверно! — гвоздит безжалостно снова.