Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

Слова Леоноры его взбудоражили. У него вдруг появилось подозрение, почти уверенность, что после возвращения из Папантлы, когда кончилось это поэтическое состязание 1970 года и Билли исчезла с его горизонта, он знал лишь какое-то смутное подобие жизни, что англичанка обрекла его на судьбу еще более страшную, чем ее собственная, сведя его существование к еженедельным ужинам в доме Росалесов, к лекциям и курсам, беспорядочному чтению, лишенному всякого интереса, к череде томительных, долгих семейных вечеров.

Неужели так и пройдет остаток моей жизни? — спрашивал он себя в ужасе и театрально восклицал: «Билли, Билли, тысячу раз предпочитаю твою судьбу, и судьбу Рауля, и судьбу Мадам своей!» Ну и фарс!

В тот же день прогулки на Виллу Адриана, вскоре после разговора с женой о причинах, побудивших его покинуть Мексику и пожить некоторое время в Риме, он усомнился в том, что сам повторял годами: действительно ли он верил тогда, будто скоро умрет, или это была только литературная выдумка ради украшения собственной особы? Привык ли он к мысли о возможной смерти после второй операции и болезненно чувствовал неизбежность такой развязки? А может быть, все обстояло гораздо проще, гораздо естественнее: например, просто хотелось уехать из Мексики после разрыва с Эльзой.

Первое время после каждой прогулки по городу у него возникало чувство, что до следующего дня он не доживет. Тогда без особого страха перед возможно близким концом он спрашивал себя, сколько же дней ему осталось. Его печалило лишь то, что прервется недавно начатое учение. Желание жить выражалось в жадном стремлении пополнять образование. Он знал, что радости жизни ограничены для него кратким сроком, но это не ослабляло внезапной лихорадочной и в данном случае нелепой страсти приобщения к благам культуры.

При отъезде из Мексики он лишь подавал литературные надежды. У него вышли две книжки рассказов, совсем не замеченные публикой, хотя несколько критиков, чье мнение было ему особенно интересно, похвалили его почти без оговорок. Он работал в издательском секторе министерства просвещения. В общем дела у него шли неплохо. Однажды, принимая ванну, он обнаружил у себя за левым ухом небольшое воспаление, маленькую, твердую горошину, которая несколько дней оставалась без всяких изменений; он решил, что вскоре она рассосется. Но вдруг этот нарост начал набухать, твердеть, мешать движению шейных и даже лицевых мышц. Смеяться стало мучительно больно. Врач считал, что необходимо оперировать. Речь шла о незначительной опухоли околоушной железы. Чем скорее отделаться от нее, тем лучше. Операция оказалась легкой; ее сделали в полдень, а следующую ночь он уже провел в своей постели; через несколько дней он и не вспоминал о перенесенном недомогании. В это время он влюбился в Эльзу. Первый раз он ее увидел однажды утром, когда она зашла к Мигелю Оливе, с которым он работал в одной комнате.

Девушка лет семнадцати-восемнадцати. Это была его последняя юная возлюбленная.

Она отличалась как бы неоклассической, совершенно безупречной внешностью. Если бы его спросили, с кем он может сравнить ее, он бы, не колеблясь, ответил: с Паолиной Боргезе Кановы или с каким-нибудь женским портретом Энгра. Прелестная девушка с великолепными длинными ногами и открытой улыбкой. Даже сейчас у нее сохранилось сходство с Паолиной, только мягкость линий нарушена. Холодной личиной ей удавалось прикрывать порой накатывающие на нее приступы жестокости. Это были очень недолгие отношения; а когда они кончились, он понял, что бесповоротно и мучительно влюблен. Последние годы он почти не видел ее. Иногда до него доходили страшные рассказы о почти маниакальных проявлениях ее жестокости. Бывало, они случайно встречались в домах общих друзей, хотя он очень редко приезжал в Мехико. Он восхищался ее умением сохранять красоту и ее безупречной, как бы не стоившей никаких забот элегантностью; при встречах он наслаждался ее едким юмором, злыми анекдотами, разочарованием, с каким она привычно говорила о своей жизни, хотя, противореча себе, ждала от нее многого, вернее, сама не знала — чего. В ней жил огонь, снедавший ее. Словно пантера, она знала покой, только когда не была влюблена. Тогда, пресыщенная жизнью и полная надежд, подавленная и жизнерадостная, она могла беззастенчиво рассказывать о своих тайных несчастьях и с важностью излагать свои ближайшие сложные планы. И хотя во всех трех браках она проявляла жестокость, ее мужья, насколько ему было известно, так же как и он, сохранили к ней горячую привязанность.

Он вникал в эти подробности, потому что ему казалось, будто они чем-то помогут ему лучше понять всю историю. Если бы он, как собирался вернувшись в Халапу, сел писать роман, к которому столько раз приступал, следовало объяснить, почему он уехал в Рим, его душевное состояние, когда он искал Рауля, его отношения с тысячу раз упомянутой Билли Апуорд. Надо вернуться в то время, чтобы понять так и оставшийся неясным вопрос: причины поездки в Европу в 1960 году.

Через несколько дней после знакомства с красивой девушкой, забежавшей как-то утром за Мигелем Оливой, Мигель пригласил его пойти вместе с ними на свое выступление перед фильмом «Сети», который показывали в профсоюзном зале в пользу какой-то политической акции, но не уточнил, какой именно. Он решил пойти, чтобы поближе присмотреться к Эльзе. Олива встал со своего места, взошел на эстраду и принялся расписывать достоинства фильма. Он воспользовался отсутствием друга, чтобы сказать девушке, что хотел бы встречаться с ней, пригласить как-нибудь выпить вместе чашку кофе, бокал вина…

— Ты давно дружишь с Мигелем? — спросил он.

— Мы знакомы недели три. Ты и представить себе не можешь, как мне нравятся его статьи. Он лучший критик в Мексике, согласен?

— Ты влюблена в него только потому, что он лучший критик в Мексике?

— Я не влюблена в него; между нами ничего нет. Ровно ничего! Я встречаюсь иногда с одним студентом из Коста — Рики, но он такой примитивный и ничуть не интересуется тем, что я делаю. Мигель Олива, — у Эльзы была привычка называть своих мужей и самых близких друзей по имени и фамилии, — обещал познакомить меня кое с кем из интеллигентов. Я рисую. Полагаю, он тебе сказал, что я рисую. Собираюсь поступить в «Эсмеральду».

И о своих честолюбивых притязаниях она стала распространяться громким шепотом, который как будто не очень мешал соседям, пока Олива старался со сцены объяснить публике эстетические взгляды Эйзенштейна и его влияние на мексиканское кино тридцатых годов. Она рассказала, что провела два года с родителями в Италии; можно сказать, единственное, что она делала, — это смотрела живопись. Вернулась в полном восторге от фресок Беноццо Гоццоли и Луки Синьорелли. В школы живописи она не очень верит. Предпочла бы поработать некоторое время в мастерской какого-нибудь художника, посмотреть, что он делает, как организует свою работу, посоветоваться, если нужно будет, о каком-либо техническом решении, а вообще следовать собственным импульсам. Она верит лишь в интуицию художника. Так или иначе, заключила Эльза с полной непоследовательностью, она решила записаться в художественную школу. Через несколько недель приступит к занятиям.