Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Поезд до Вашингтона был совершенно другой. Как только поезд появился на станции, сияющий огнями, состоящий из десятков вагонов, язык моего компаньона вывалился из пасти и вся задняя часть тела начала вилять из стороны в сторону. Наверняка Вторник подумал, что мы собираемся в СКВП, потому что только туда мы ездили на настоящей электричке, но не выразил никакого разочарования, когда понял, что мы направляемся в другое место. Просто спокойно лег под большими двойными сиденьями, поднимая голову всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. Моему компаньону очень понравился проводник. Когда мужчина подошел прокомпостировать билеты, пес наблюдал за ним, подергивая бровями. В конце концов где-то в южном Нью-Джерси мягкое постукивание колес убаюкало ретривера. Время от времени он забирался ко мне на сиденье убедиться, что все в порядке, часто задерживался минуты на две, и мы оба глядели в окно на проносящиеся мимо деревья, линии электропередач и маленькие дома Нью-Джерси и Мэриленда. Когда мой большущий пес лежал возле меня, прижавшись теплым телом к моей руке, чувство было очень приятное. Но в нем не было необходимости. Уже само осознание, что он отдыхает под моим сиденьем, смиряло мой разум.

Поразительно, насколько удобно и естественно мы оба ощущали себя в родительском доме. Задний дворик огорожен, поэтому я отпускал Вторника побегать и играл там с ним, как только появлялась пара свободных минут. Псу очень понравилось спать со мной в большой спальне наверху, а еще (как и всем нам) ему понравился запах маминой стряпни. Вторник мгновенно поладил с папой, который порой очень строго судит о характере. В первый день, когда папа читал газету, ретривер тихонько подкрался сзади и пропихнул голову под согнутую руку отца.

— Не гладь его, — предупредил я, когда папа рассмеялся.

Просьба была странная, я знаю, но Лу вбила мне в голову, что по крайней мере первый месяц никто не должен общаться с моим компаньоном. Не гладить, не похлопывать, не разговаривать, не отвлекать Вторника, когда он работает (а работал он, конечно же, все время). Рику и Мэри, с которыми я проходил двухнедельный курс в СКВП, нельзя было даже своих супругов подпускать к собакам. Это не домашние любимцы, а наши системы жизнеобеспечения. Связь с ними для нас чрезвычайно важна, и Лу не хотела, чтобы что-то мешало созданию партнерского мироощущения, без которого мы не смогли бы добиться успеха.

Поэтому эта фраза была лейтмотивом в те выходные.

— Не гладьте Вторника.

— Не гладь Вторника.

— Прости, но гладить Вторника нельзя.

Моя сестра приехала из Нью-Йорка с двумя детьми. Они обожают собак. Им я эти слова повторил, наверное, раз пятьдесят. От меня до Кристины всего одна станция метро, но мы никогда не навещали друг друга. Я говорил себе: у нее семья, не нужно вмешиваться. Если честно, я не хотел с ней встречаться. Она меня не понимала: подозреваю, что я ее разочаровал. Возможно, она меня даже побаивалась. И тут я являюсь домой, абсолютно сбив с толку ее детей.

— Почему нельзя погладить Вторника, дядя Луис?

— Потому что это не обычная собака. Он мой пес-компаньон. Он работает на меня. Вот почему на нем красный жилет, видите? Он очень умный. Приносит мне ботинки и поддерживает меня на лестницах. А еще напоминает принять лекарства.

Наверное, они подумали, что я совсем выжил из ума.

Сложнее всего было с мамой, но я не давил на нее, чтобы она благосклонно отнеслась ко Вторнику. Конечно, я в первый же вечер показал, как он умеет включать и выключать свет. По моей команде он открыл кухонный шкафчик («открой»), взял свою миску («возьми»), а потом поставил ее на стол («вверх», «тянись», «положи»). Я не пытался убедить маму, просто хотел, чтобы она увидела, насколько Вторник необыкновенный пес. Он был ухожен. Лаял, только если я командовал «голос». Просидел тихонько под столом весь ужин в День благодарения, и только изредка клал нос мне на колено, вежливо прося кусочек индейки. Стоило мне один раз запретить, и Вторник больше не ходил по любимому маминому половику, а для нее это, наверное, был самый важный трюк.

Пес глубочайшим образом изменил мою жизнь, и я знал, что однажды мама это поймет. Я больше стал думать о настоящем и меньше поддавался губительным мыслям. Спал крепче. Стал более общительным. Более уверенным в своем теле. Что мама особенно оценила, я стал меньше пить. Куда меньше. Естественно, я пригубил вина в День благодарения, но у меня пропала потребность в спиртном. Я не пытался утопить свои проблемы в алкоголе или же с его помощью угомонить свои мысли. Я мелкими глотками потягивал вино за компанию, и, думаю, уже за это мама могла бы поблагодарить Вторника. Это дало ей надежду.

— Воспитанный пес, — сказала мама, когда мы уезжали.

Это была не любовь и не совсем уважение, но в устах женщины, которая давала мне в детстве бесконечные уроки манер, это многого стоило.

— Спасибо, Вторник, — сказал я в поезде по пути домой, положив руку ему на плечо, как старому приятелю.

Никогда не поймешь, насколько тебе хочется одобрения со стороны родителей (даже если тебе за тридцать), пока его не потеряешь.

В течение долгих зимних каникул в Бруклине я обосновался в своей квартире нью-йоркского стандарта с собакой загородного стандарта. В порыве опустошившего кредитку оптимизма приобрел двуспальную кровать, чтобы мы могли спать вместе. Она заняла целую комнату из двух имеющихся, поэтому я стал использовать ее в качестве рабочего места, когда искал информацию о войне и, в частности, о Нью-Йоркском региональном отделении Управления по вопросам пособий ветеранам. Жертвами его неэффективности и коррупции стали я сам и тысячи других ветеранов (в том ноябре начальник этого отдела получил условный срок за халатность). Ежедневно дрессируя Вторника, я заодно научил его не залезать ко мне на кровать, когда я работаю, и сразу же приобрел привычку похлопывать ладонью по стеганому одеялу и говорить: «Запрыгивай, Вторник. Запрыгивай, здоровяк». Он запрыгивал и прижимался ко мне. Сначала я гасил свет, через несколько часов выключал компьютер, и тогда пес ложился рядом, и я ощущал его жаркое дыхание на своем лице. Я всегда обнимал его и разговаривал с ним. В ответ он мягко тыкался носом, пока я не засну. Потом он уходил и сворачивался на подстилке на полу.

Мне не хватало его тепла, но в остальном такое положение меня устраивало. Я знал, что Вторник всего в нескольких шагах, он наблюдает и прислушивается ко мне. Каждый раз, когда я просыпался от кошмара, дезориентированный, судорожно соображая, где я: в Сансет-Парке, в Аль-Валиде или в разбомбленном доме где-то в южном Багдаде, — Вторник стоял возле кровати и ждал, когда я протяну руку, чтобы коснуться его. Бывало, лежу без сна и разглядываю потолок, слушая его дыхание и подстраивая течение мыслей под его мерный ритм. Через несколько минут Вторник зашевелится, две лапы опустятся на край кровати, а потом я почувствую тепло его дыхания. Он всегда знает, когда я не сплю.