Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Как ни иронично, но похожий вид специализации стал самым мощным источником душевных травм в моей новой жизни, основой которой стала собака. Все началось в первый же вечер, когда я зашел в магазин во время своей обычной ночной вылазки за продуктами.

— С собаками нельзя, сэр.

— Простите?

— С собаками нельзя.

Я объяснил, что Вторник — мой пес-компаньон, а не любимец, и по закону он может находиться рядом со мной где угодно. В этот магазин я заходил, наверное, раз сто, знал продавца, который вдруг принялся меня допрашивать, но впервые говорил с ним так долго.

— Ладно, ладно. Проходите, — без дружелюбия, а смирившись, произнес он. Как будто сказал: «Покупай и выметайся отсюда как можно скорее».

Этот случай меня встревожил. Я не любил привлекать к себе внимание, как и объяснять, что у меня проблемы со здоровьем. Мне и так-то неловко было заходить в магазины, потому что там слишком много закутков с плохим обзором и недостаточно выходов. Живя со Вторником в Сансет-Парке, я ходил всего в несколько мест, может, в десять, где персонал был мне знаком. Мне трудно было доверять, поэтому приятно было видеть одни и те же лица. Чтобы справиться с ПТСР, прежде всего необходимо знакомство. А в Бруклинском ветеранском госпитале ветеранам с ПТСР на каждом приеме бессовестно подсовывали нового интерна, да он еще и первым делом спрашивал:

— Ну, и что у вас болит?

Как будто никто в этой системе не понимает сути самого калечащего расстройства нынешних солдат.

Меня предали в госпитале УДВ, и в Сансет-Парке тоже предали. Вот что я почувствовал, когда знакомый продавец стал задавать мне вопросы о Вторнике. Когда такое случилось первые несколько раз, я об этом не думал. Сумел вытеснить мысли из головы, опьяненный восторгом в первые недели со Вторником. Но таких случаев становилось все больше, часто по три-четыре в неделю, и это начало меня выматывать. Люди, которым я доверял, отворачивались от меня. Несколько вопросов — это еще ничего, но меня не пустили в мою любимую бакалейную лавку. В единственном буфете, где мне было спокойно, ко мне пристал сначала продавец, принимающий заказы, а потом покупательница. Одна закусочная отказалась найти мне место. В другой с меня взяли деньги и выдали еду, но потом менеджер выставил меня. На двери был знак: «Вход с животными, исключая животных-помощников, воспрещен». Я пытался указать на это менеджеру, но он все равно меня выставил.

— Нет-нет, — говорили владельцы семейных магазинов. — Вам сюда нельзя. Одна собачья шерстинка, и меня закроют.

— Но это пес-компаньон. Он должен войти со мной.

— Нет. Собаки не по закону.

— Он моя собака-помощник. Не по закону не впускать его.

Я понимал, в чем проблема. Многие лавочники были иммигранты, говорили на очень бедном английском. Другие были продавцы с нищенской зарплатой, им бы хоть до закрытия дотянуть. Они не понимали запутанных американских законов и жили в страхе перед Нью-Йоркским департаментом здравоохранения и психической гигиены — одной из самых собакофобских санитарных организаций в стране. Но эти торгаши дискриминировали меня. Они нарушали мои гражданские права. Играли с моим рассудком. Когда у тебя ПТСР, ты зацикливаешься, разум цепляется за вопрос или образ и оживляет его раз за разом. Смерть. Увечье. Предательство. Каждый раз, входя в магазин, я вспоминал все предыдущие случаи дискриминации. Я остро чувствовал каждое предательство, начиная с недостаточного количества солдат в Аль-Валиде и кончая тем, что меня вышвырнули из буфета прошлым вечером. Знаком «С собаками нельзя» обычный мир выталкивал меня, отторгал, потому что я был надломленным, иным — я был недочеловеком.

Представьте, если б владелец магазина каждый день говорил покупателю:

— Простите, в инвалидных креслах нельзя. Нам здесь такие, как вы, не нужны.

То же самое и со Вторником: он для меня как кресло-каталка для человека с парализованными ногами. Владельцы магазинов, правительство, общество — они не хотели меня здесь видеть.

И бог бы с ними, с оскорбленными чувствами, но такие столкновения сказывались на моем здоровье. Вдобавок к ПТСР в Аль-Валиде я получил еще и травму мозга, результат моей первой контузии (потом к ней добавились еще удары по голове). Несколько лет я жил с постоянным звоном в ушах. У меня были настолько унизительные проблемы с памятью, что перед тем как выйти из квартиры, я всякий раз писал небольшую записку: куда я иду, зачем и во сколько меня там ждут. В гнетущие моменты смятения я читал эту записку почти при каждом походе в город, даже если мне и нужно-то было в магазин на углу. Помню, однажды таращился на мужчину, продававшего газеты у выхода из метро, и вдруг почувствовал, как мир начинает от меня ускользать, а потом упал со ступеней и сильно ушиб копчик. До Вторника у меня время от времени случались «отключки» — так я описал эти эпизоды своему терапевту — и я внезапно обнаруживал, что я в тридцати кварталах от дома и совершенно не могу вспомнить, как сюда попал. Далеко пришлось бы брести, особенно при том, что я серьезно хромал, опирался на трость и плелся в темпе 85-летнего старика.

Но хуже всего были мигрени. Назвать их головными болями — все равно что сравнить шутиху с атомной бомбой. Головная боль — это маленький человечек внутри черепа, силящийся выбраться. Мигрень — это две исполинские руки, которые медленно сдавливают голову до размера мячика для гольфа, усиливая боль сантиметр за сантиметром, пока наконец твой череп не взорвется пламенем, разбрызгивая мозги по комнате.

Они происходили по разным причинам, эти атомные взрывы. У меня повышенная чувствительность и к свету, и к звуку, и когда того или другого чересчур много, запускается дробилка. Иногда мне казалось, что причиной головной боли стал физический дискомфорт в спине или в колене. Порой она пробуждалась вообще на пустом месте. Но самым надежным катализатором были чрезмерное напряжение и тревога, а чаще всего беспокойство достигало такого уровня при дискриминации со стороны владельцев магазинов.

И дело было не в словесных перепалках. На гораздо более тонком уровне меня отделяли от остальных, за мной наблюдали. Например, в супермаркете рядом с моим домом сотрудник ходил за нами со Вторником по всему магазину. Не знаю, почему они посчитали это нужным, но, думаю, теперь уже вы понимаете, что для ветерана с ПТСР слежка — это сущий кошмар. Она запустила все мои симптомы: тревогу, предельную настороженность, отчужденность, гнев и, наверное, самое важное — ошеломляющее чувство неминуемой опасности и угрозы. Я был как натянутая струна и через несколько минут почувствовал давление в голове. В тот момент я понял, что мигрень неизбежна, поэтому из последних сил добрел до дома, задернул шторы, выключил свет и лег в темноте как раз в тот момент, когда череп раскололся. В этом состоянии я не мог пошевелиться. Не мог думать. Даже открыть глаза было все равно что всадить две сабли в болевой центр мозга.