Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Я знал, что эта фиксация важна. Она лаконично и наглядно показывает, почему я часто выходил из себя, общаясь с продавцами и управляющими ресторанов. В каком-то смысле она помогала мне меньше волноваться об ощущении беспомощности и своей раздражительности, особенно в худшие мои дни. Кроме того, таким способом я вносил свою лепту в разрешение этого вопроса. Я считал — и до сих пор считаю, что когда-нибудь в нашей стране начнется серьезное обсуждение проблемы собак-компаньонов. Когда это случится, я собираюсь выложить на стол тридцатисантиметровую стопку писем и сказать: «Леди и джентльмены, вот как живется человеку с собакой-помощником».

Это было отрадное время. Чрезвычайно отрадное. А еще очень напряженное и полное событий. ПТСР и травма мозга вынуждали меня в ярчайших подробностях вспоминать худшие моменты моей жизни. Теперь моя правозащитная деятельность заставляла меня не просто вспоминать, но говорить об этих травмах. В сущности я брал один из худших аспектов своего расстройства и встраивал его в повседневную жизнь. Теперь у моих воспоминаний была цель, и это вдохновляло меня, но все равно приходилось воскрешать в памяти прошлое, и после публичных выступлений я еще долгое время томился в собственном аду. Я часто уходил как в тумане, и Вторник вел меня домой. Но мигрени и яркие ментальные образы случались реже, потому что мой пес распознавал симптомы. В любых обстоятельствах: в квартире, посреди улицы, во время разговора, — как только у меня стекленели глаза и дыхание становилось поверхностным, пес касался меня носом и не прекращал тормошить и трогать лапой, пока я не посмотрю в его обеспокоенные глаза, наклонюсь, обхвачу за шею и скажу:

— Я здесь. Вторник. Не волнуйся. Я здесь.

Эти маленькие напоминания от Вторника были настолько часты, что вскоре я к ним привык. У меня так резко менялось настроение, я так часто задумывался о травмирующих эпизодах как Нью-Йорка, так и Ирака, что такие перебивки стали ритмом моей жизни. Вторник так мастерски поддерживал мою эмоциональную стабильность, что я даже не осознавал, что перенапрягаюсь, слишком много думаю, — в итоге мой режим сна стал совершенно безумным. Я этого не замечал, потому что моя жизнь слишком долго была хаотичной, неупорядоченной, но… однажды, на четвертую ночь без сна, за несколько часов до рассвета, Вторник завыл. Если вы когда-нибудь слышали, как животное плачет в темноте, то знаете, насколько это душераздирающий звук. Эти всхлипы, полные боли и абсолютно искренние, пробили мою грудь, как зазубренное лезвие, а потом, словно ключ, пронзили мое запертое сердце. Я встал с кровати, подошел ко Вторнику, обнял и так просидел с ним до рассвета. Потом надел на него жилет, и мы направились в пункт неотложной помощи.

Через несколько дней я читал, а Вторник подошел и, ткнувшись носом в руку, положил голову на колено. Как всегда, я сразу же проверил свое психическое состояние, пытаясь определить, что не так. Я знал: если Вторник подошел, значит, изменился мой биоритм, потому что пес всегда следит за этим. Но я не мог понять, что же насторожило ретривера. Дыхание? В норме. Пульс? Нет. Остекленевший взгляд или рассеянность? Я потерялся в иракских воспоминаниях? Наступает тяжелый период? Вроде нет, но я знал: что-то определенно не в порядке, — и уже начал волноваться… пока не посмотрел Вторнику в глаза. Мягкий взгляд из-под бугорков бровей — в нем не было ничего, кроме любви.

Когда я положил руку ему на голову, пес залез на кровать, его морда против моего лица. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом он медленно лизнул меня. Да, в губы… лизнул подбородок… и нос… медленно обслюнявил мне все лицо своим большим языком. В тот момент Вторник поборол свою недоверчивость и перестал быть просто псом-компаньоном. Просто эмоциональной поддержкой. Просто темой для разговора. В тот момент Вторник стал моим другом.

К лету 2009 года у меня создалось ощущение, что все налаживается. Али, мой бывший переводчик из Аль-Валида, прилетел из Иордании в Америку и поселился в Нью-Джерси. Он никак не мог найти работу, двухкомнатная квартира была слишком тесна для его семьи, он должен был заплатить правительству Соединенных Штатов за перелет в Америку, но он хотя бы был в безопасности. Настолько, насколько это возможно в самых урбанистических районах северного Нью-Джерси.

Состояние моего здоровья улучшалось. У меня были отличный терапевт и лечащий врач, а новейший курс лекарств — более двадцати препаратов от всех моих расстройств, начиная с тревоги и заканчивая слизистым колитом (моя пищеварительная система так и не восстановилась после Аль-Валида), — действовал так, как и положено.

Лечение ветеранов заметно улучшилось к лету 2009 года. Администрация Обамы значительно увеличила бюджет УДВ, что в итоге позволило обеспечить этим людям более последовательный (хотя часто все равно недостаточный) уход. Травматическое повреждение мозга — вроде того, что я получил в Аль-Валиде, — стало обсуждаться в СМИ, когда появились доказательства, что у футболистов контузии вызывали длительную тревогу, стресс и депрессию — почти те же симптомы, что и у меня. В то же время нация и особенно армия стали серьезно относиться к ПТСР. Хотя многие все еще отрицали губительность этого расстройства и на всех уровнях военной иерархии были командующие, которые плохо обращались со страдающими ПТСР, но большинство уже понимало, что война, насилие и постоянное ожидание смерти наносят психологические травмы, и их нельзя оставлять без внимания. Лечиться от ПТСР стало более доступно и несколько менее позорно даже среди офицеров и военнослужащих. Если бы я получил повреждения в 2008 году, а не в 2003-м, ход моего лечения и даже моей жизни почти наверняка изменился бы — и в лучшую сторону.

Но перед нацией стояло еще много нерешенных задач, и я никому не позволил бы забыть об этом.

С мая по июль десять моих статей были опубликованы в многочисленных местах проведения мероприятий, что заставило США не расслабляться в вопросах Ирака и здоровья ветеранов этой войны.

А как же зверства, которые до сих пор приказывают совершать американским солдатам в Ираке (писал я в «Хартфорд Курант»): от стрельбы по зданиям с целью вызвать ответный огонь и потом прицельно снимать противников и до частых обысков в домах без весомой на то причины?

А как же такие, как младший сержант и армейский следователь Алисса Петерсон, покончившая с собой в сентябре 2003 года после того, как ей объявили выговор за проявление «сочувствия» к заключенным и отказ их пытать? Ее слова, переданные в официальном рапорте о смерти, так и звучат в ушах: «Она сказала, что не знает, как можно сочетать в себе двух разных людей… (Она) не могла в клетке быть одним человеком, а за колючей проволокой — другим».