Анхела Бесерра - Неподвластная времени

Незаметно для самих себя они превратились в единый организм. Она, кудесница камеры, разъезжала по всему миру в поисках сенсационных кадров, чтобы продать их по баснословной цене солидным журналам. Он, гениальный насмешник и мистификатор, прослыл в художественных кругах основоположником нового экспрессионизма, дивным самородком, который вот- вот совершит революцию в современной живописи. Сара поняла это одной из первых и с тех пор старалась запечатлеть каждую его работу, тайком фотографируя их прямо в мастерской; еще не признанные шедевры занимали достойное место на посвященных культуре страницах "Нью-Йорк таймc".

Так к нему пришла слава.

Первое время Кадису жестоко доставалось от ретроградов и критиков, зато молодежь, не сговариваясь, объявила его иконой нового искусства и сексуальной революции.

Творчество Кадиса было дуалистическим. Картезианство в чистом виде. Душа и тело, добро и зло, разум и инстинкт, дух и плоть. Лицо и крест. Святость и бесстыдство. Грех и благодать как оборотные стороны друг друга. Один именитый критик начал статью с похвалы в адрес уникального видения Кадиса, а закончил тем, что окрестил его концепцию "Дерзновенным Дуализмом".

Сильные мира сего отдавали должное художнику, создавшему живописную панораму человеческой души. Всем нравилась его бесшабашность и агрессивность; его творческая свобода; его темная ярость. Его замкнутость. В сердцевину собственной души, туда, где рождались его полотна, Кадис не пускал никого, даже собственную жену.

Сару терзала тревога. Ее муж был признанным гением, он купался в лучах славы, о нем писали восторженные статьи, в его честь устраивали пышные приемы, его работы выставлялись в берлинской "Хамбургер-Банхоф", лондонской "Тейт", нью-йоркской галерее Гуггенхайма, а между тем последние картины Кадиса были проникнуты беспросветной тоской.

Ни критика, ни публика этого пока не замечали, но источник вдохновения живописца начал потихоньку иссякать. Теперь Кадис все чаще впадал в уныние, становился угрюмым и молчаливым. Великий художник на глазах превращался в параноика, убежденного, будто весь мир смеется над ним. Нельзя было допустить, чтобы они поняли: он больше не может создать ничего нового, его полотна лишь бесконечное повторение давно пройденных тем и мотивов.

Подобные приступы случались и раньше, когда очередная экспозиция Кадиса не могла снискать такой популярности, чтобы удовлетворить его непомерное тщеславие. Но теперь все было по-другому. Новая напасть оказалась серьезнее обычной хандры творческого человека.

Они и прежде знали, что у знаменитостей бывают кризисы. Что в сорок лет люди начинают бояться пятидесяти, а когда им сравняется пятьдесят, с ужасом думают о семидесяти. Но на этот раз все оказалось куда серьезнее. У кризиса, который охватил Кадиса, было множество причин.

Все чаще он горько жалел, что в один прекрасный день его осветили лучи славы. Не лучше ли было бы жить в безвестности и покое, чем вновь и вновь выставлять собственную душу на растерзание критикам. Этот мир не создан для молодых, он старается состарить их насильно. Между прежним Кадисом и Кадисом нынешним пролегла пропасть отчаяния.

Больше всего на свете Саре хотелось вернуться в те времена, когда и она, и супруг наслаждались общей славой, когда они еще глядели друг на друга не с завистью, а с обожанием.

Нужно было во что бы то ни стало вернуть Кадиса к жизни.

3

— Чертова девка! — выругался сквозь зубы Кадис, глядя вслед босой Мазарин, бодро шагавшей по улице. Свои крошечные сандалии она забыла в углу, вероятно не без умысла. — Чертова дура! — повторил он, бросив взгляд на разрисованную девчонкой доску.

Набросок вызвал у художника настоящий приступ бешенства.

Натурщица застыла на платформе, не смея подняться на ноги. Вспомнив о ее существовании, Кадис приказал:

— Пошла вон! И завтра не приходи.

Оставшись в одиночестве, художник принялся кружить по мастерской, вымещая злобу на подвернувшихся под руку предметах. По комнате летали кисти, валики, доски, резинки и тряпки. Краска стекала со стен, словно густые разноцветные слезы на полотне сюрреалиста. Слезы живописца, утратившего способность творить.

— Я МЕРТВЫЙ! МЕЕЕРТВЫЫЫЙ!

4

Мазарин и сама толком не поняла, как прошел первый урок у прославленного живописца. Несколько часов, которые она провела в мастерской, протекли в глухом молчании. Великий художник не соизволил раскрыть рот даже для того, чтобы сказать "до свидания". Теперь она возвращалась домой, то ли обиженная, то ли разочарованная, то ли и то и другое сразу. Ее ожидания не оправдались. Кадис совершенно не походил на собственные фотографии в журналах. От него веяло смертью, могилой. "Разочарование все равно что маленькая смерть", — подумала Мазарин, направляясь к кондитерской на бульваре Сен-Мишель, чтобы купить большой торт "Сен-Оноре" и в полном одиночестве отпраздновать свой день рождения.

На подходе к "Ла-Фритери" ей повстречалась соседка, давно недоумевавшая, отчего эта девица живет, совершенно одна, в старинном зеленом доме, признанном главной достопримечательностью квартала не столько за красоту, сколько за экстравагантность. Нелепый домина всегда стоял с наглухо закрытыми ставнями, даже в августовский полдень. Было время, когда его хотели снести, но, поразмыслив, решили сохранить одно из немногих строений, оставшихся от старого Сан-Северина. Зажатое между современными зданиями, это строение в тюдоровском стиле упорно хранило свои тайны. Еще подростком, сразу после смерти матери, Мазарин перестала открывать окна, выходившие на улицу, и старательно заделала все щели. И все же по вечерам из окна на втором этаже порой доносился легкий запах лаванды.

В прихожей Мазарин с удивлением уставилась на свои ноги. Сандалии остались в мастерской Кадиса, но это, возможно, и к лучшему. Она твердо решила: с сегодняшнего дня никакой обуви. Чувствовать ступнями землю оказалось необыкновенно приятно; это Мазарин заметила по дороге из студии. Она два часа брела по улицам, садам и обочине автострад, и встречные прохожие охотно отвечали на ее открытую простодушную улыбку. Ее ступни мужественно боролись с неровностями дороги; пара синяков оказалась вполне приемлемой ценой за открытие нового, неведомого прежде Парижа.

Мазарин прошла на кухню в сопровождении увивавшейся вокруг ее ног кошки и поставила торт в холодильник. До лучших времен. Теперь, когда она набралась смелости, ей хотелось снова увидеть Святую и немного побыть с ней.

Мазарин медленно поднялась наверх, чувствуя натруженными ступнями шершавую поверхность деревянных ступеней. Запах красного дерева напоминал о детстве, когда мама укладывала ее спать, а она медлила, не желая расставаться с материнским теплом. Мама так и не родила ей сестренку, но теперь у Мазарин была спящая красавица.