Мигель Сихуко - Просвещенные

Самым сложным моментом за всю войну стало для нас не освобождение и даже не оккупация, хотя кошмар первого, когда была разрушена почти вся Манила, было сложнее принять, нежели жестокое разочарование последнего. Самым сложным для нашей семьи был день, когда город заняли японцы.

Несколько часов мы стояли на жарком, битком набитом плацу в очереди на регистрацию, как какие-нибудь уголовники. Отец, не отличавшийся терпеливостью, окончательно вышел из себя и вытянул нас всех на середину. Он хотел, чтоб мы видели, как он отчитывает маленького японского клерка, который, сидя за столом, неторопливо, двумя пальцами выстукивал на машинке имена, поглядывая из-за очков с толстыми линзами, — вылитая карикатура из голливудского послевоенного фильма. Один из охранников, раздувшийся от высокомерия, характерного для захватчиков в первые годы оккупации, схватился за свой самурайский меч и подошел с явным намерением разрубить моего отца пополам. Я понял, что следующими будем мы. Он уже вытащил меч из ножен — что это был за звук, как будто рвется металл, — но тут раздался чей-то крик; солдат замер с мечом над головой. Сквозь толпу пробивался бравый японский офицер. Это был Ятаро, наш хитроумный садовник. Оказалось, что он давно уже служит в военной полиции — Кэмпэйтай. Так он отплатил моей семье за доброту, которую мы проявляли к нему все эти годы. Оказанную им дружескую поддержку невозможно переоценить.

Вернувшись из отпуска, Эрнинг знакомится с симпатичной девушкой на дружеской вечеринке у бассейна. Ее зовут Роки Бастос, и родом она из той же провинции, что и он. И, в отличие от других филиппинских девушек на этой вечеринке, Роки пришла в раздельном бикини. Сгрудившиеся вокруг мангала мужчины обсуждают ее плоский животик. Чтобы привлечь ее внимание, Эрнинг все время ныряет в бассейн «бомбочкой». И она всякий раз смотрит. Эрнинг приободряется. Не без задней мысли потирая грудь полотенцем, он подкатывает к ней и просит о свидании. Она, на его счастье, соглашается.

Они идут на ужин в «Красный лобстер», поскольку Эрнинг собирал для такого случая купоны. Потом она приглашает его к себе на коктейль «Алая страсть». Красный цвет стал темой вечера, и, встретившись глазами в лифте, они оба заливаются краской. Потом они стыдливо сидят рядышком на диване, как будто ждут автобуса. Коньячный коктейль с пэшн-фрут туманит голову. Меж тем Роки довольно давно живет в Америке и уже переняла местные манеры.

Роки: «Давай играть в прятки. Если ты меня найдешь, мы, так уж и быть, займемся сексом».

Эрнинг: «Э-э, а если не найду?»

Роки: «Ну как же не найдешь, если я буду в ванной!»

В последние месяцы наших отношений Мэдисон постоянно спрашивала меня, что я скрываю. Что я делаю, когда запираюсь в комнате, чтобы работать? Она не верила, что я пишу.

— Ты там как будто плачешь, — говорила она. — Почему ты не пускаешь меня к себе?

Вот я ей и рассказал.

Я признался, что смотрю порно. Но постарался, чтоб это прозвучало весело. Я же хотел показать ей, поделиться с ней удовольствием, которое сам испытывал от этого. В конце концов, другие мои пристрастия, обозначившиеся на более ранних этапах наших отношений, она разделяла. Довольно быстро Мэдисон готова была тишком раскурить со мной джойнт, сидя возле зеркальной глади бассейна в Линкольн-центре, а потом пробраться во время антракта в филармонию и сесть на свободные места, послушать «Крейслериану» Шумана или Септет Вентейля [104] *Вентейль — вымышленный композитор, упоминающийся в романе Марселя Пруста «По направлению к Свану» (1913). , хотя сначала ее и передергивало от мысли, что нас застукают. Со временем она полюбила разглядывать птиц с нарядными хохолками или яркой грудкой в лесистой части Центрального парка; а ведь сначала обзывала меня «нердом». Впрочем, появляться на улице с биноклем и складным стулом она по-прежнему отказывалась. Я лелеял надежду, что порнографию она воспримет как одну из этих милых причуд.

Мэдисон изобразила улыбку. Она и рада была бы вписаться. Подобно ценителю, который демонстрирует все рычажки, шестеренки и драгоценные камешки, так восхищающие его в каком-нибудь часовом механизме, я показал ей хит-парад со своего хард-диска, познакомил со своими любимыми шлюшками: Дженной Хейз, Белладонной, американкой филиппинского происхождения Шарман Стар. Рассказал ей о своей мечте написать о них книгу и опубликовать в крупном издательстве. Она время от времени кивала, сдержанно соглашаясь, — да, Дженна сытная, да, Белла свое дело знает. После чего Мэдисон повернулась ко мне и спросила, почему мне не хватает ее. И надо отдать ей должное, она стала выкладываться: эти ее перышки для щекотания, стеки и плетки, костюм французской горничной из латекса. Но все чаще она испытывала отвращение и все больше винила меня. Потом началась эта ее паранойя: когда я запирал дверь (даже если я действительно работал), когда она шла спать, а я ложился не сразу (даже когда меня действительно мучила бессонница).

Мы еще несколько раз пытались заняться любовью, но она как-то странно на меня смотрела. Как будто стала меньше меня любить. Глупо полагать, что абсолютная честность есть абсолютное благо.

— Готов? — прошептала Дульсе.

— Несколько часов как, — прошептал в ответ Джейкоб.

Глаза двенде становились все ближе. Их острющие зубы поблескивали даже в полутьме.

— Поехали! — крикнула Дульсе и, потянув за веревку, захлопнула дверь сарая.

Внутри стало чернее черного. Красные глаза округлились и принялись безумно озираться. Раздался сдавленный стон маленьких существ, чьи глаза из красных стали оранжевыми, потом желтыми, пока наконец не растаяли в темноте.

— Когда я была маленькой, — сказала Дульсе, — мой отчим много рассказывал мне о двенде. Ты же знаешь, он изучает фольклор в университете.

— Да, я помню.

— Так вот, когда я была еще совсем малышкой, он рассказал мне, что двенде такие глупые, что, оказавшись в полной темноте, когда даже звезд не видно, они просто испаряются. Уходят в небытие. Они не отличают кромешную тьму от смерти.

— Это тебе отчим рассказал? Так почему ж он не поверил, когда мы рассказали ему о волшебном дереве?

— Не знаю, — ответила Дульсе, явно в замешательстве, — правда не знаю.

Отложив альбом Криспина, я плюхаюсь на диван, виниловая обивка взвизгивает под моим весом. Открываю банку «Сан-Мигеля» из мини-бара. Включаю телевизор. Да у них тут кабельное! Пощелкаем.