Владимир Шинкарев - Конец митьков

Между тем, скверна есть, она есть всегда, это родовая скверна гламура, в каких годах мы бы его ни отыскали. Все слишком, чрезмерно, чересчур, напоказ. Слишком рассыпчаты неправдоподобно одинаковые кудри девочки, чересчур сияют голубые глаза мальчика, чересчур сладко улыбается мамаша, вся мизансцена сделана очевидно, преувеличенно напоказ. Это декорация, маскировка, занавес, скрывающий какую-то гадость. Эти твари под видом людей собрались, чтобы людей провести, обмануть, вот и подражают изо всех сил чрезмерно и лживо, чуждым формам поведения... и никогда, нигде, ни в каком уголке своем гламур не сможет потерять главные свойства — лживость и приторность. Видимо, это его сущностные свойства.

Еще до появления второй ставки ушел из «Митьков» Вася Голубев. Сразу после ее получения ушел Флоренский с Олей (описав мне момент принятия решения: «Я зашел в новую ставку, осмотрел вторую по величине комнату — ясно, что первую займет Митя, — и понял, что не стоит она того, чтобы и дальше позориться»).

Несколько слов о том, откуда взялась вторая ставка. В 2004 году непонятные богатые люди захотели себе первую, еще от Собчака, ставку на улице Правды: «Если эта улица будет таким новым Арбатом, то митькам в этом мире чистогана места не будет. Кто-то заплатит — или уже заплатил — за это помещение хорошие деньги» (Д. Шагин. «Вечерний Петербург», 16.04.2004 г.). Много дал Митя горьких интервью про то, как митькам нет места в мире чистогана, и я давал (не имея, впрочем, места не только в мире чистогана, но и в митьковской ставке), и даже моя жена. Непонятным богатым людям эти интервью были по барабану, все протесты общественности были в их глазах словно муравьиное беганье. Начались суды, дело шло к выселению. Мите от тревоги сильно взгрустнулось, даже характер изменился. Если бы я попросил, он бы мне не только ключ от помещения общего пользования, он бы мне и комнату в ставке дал, хоть две, — да какой смысл? Уже вещи надо паковать...

Ударный ход сделал Виктор Иванович Тихомиров (кстати, по совету Александра Сокурова). Одаренность публициста позволила ему сочинить сильное послание новому губернатору — Валентине Матвиенко, с которым он и прошелся по своим обширным связям. Письмо «в защиту митьков» подписал весь цвет петербургской культуры, от Гребенщикова и Андрея Петрова до Сокурова и Алексея Германа. (Выбившись из сил в беготне за подписями, Тихомиров решил подключить к процессу помощника — к Андрею Битову пошел Кузя. Битов, прочитав первые строчки, Кузю прогнал: «Что это?! Я не буду эту ерунду подписывать!» Тихомиров пошел сам, и Битов охотно подписал тот же текст.)

Не будет преувеличением сказать, что все дальнейшее развитие событий (в том числе и конец «Митьков») — полностью обусловлено этим ходом Тихомирова.

Против письма с такой россыпью имен не пошел бы и лютый враг «Митьков», а Валентине Ивановне Матвиенко с какой стати враждовать с петербургской культурой? Она и сама помнила, как известны были «Митьки» 15 лет назад, и советники подтвердили.

Эффект письма был неправдоподобен.

Губернатор дала «Митькам» по соседству, на улице Марата, еще большее помещение, освободив его от всякой арендной платы, и оставила за «Митьками» старую ставку, также освободив ее от арендной платы. В новом помещении был произведен евроремонт (мы пытались с Митей подсчитать его стоимость — выходило всяко за 200 000 у. е.). Непонятные богатые люди, уже было отсудившие старую, по новым понятиям — убогую ставку, как сквозь землю провалились.

Валентина Ивановна пришла на открытие новой митьковской ставки, чтобы лично разрезать ленточку, и едва она показалась в дверях, митькам стало ясно, что жизнь удалась: губернатор была в тельняшке. Выглядела она хорошо, ничего не скажешь. Митя понял, что Валентину Ивановну можно троекратно целовать, называть «сестренкой», митьковать с ней вовсю. Она была в восторге от митьковской культуры: елка в тельняшке, фотопортрет Валентины Матвиенко в тельняшке, полутораметровый пингвин в тельняшке и т. д. Из произведений искусства ей больше всего понравились громадные сувенирные кружки в форме головы Дмитрия Ша-гина и подставки для пива.

Сели за стол вперемешку: митьки, губернатор, охранники, министры всякие, журналисты. Валентина Ивановна стала объяснять чиновникам, какой ценный бренд — «митьки» (она несколько раз настойчиво повторила: «Это наш бренд, вы понимаете, что это бренд наш? »). У тех был чуть сокрушенный вид: недопоняли, мол, учтем. Долго, задушевно сидели (и все это время улица Марата была закрыта для движения транспорта); наконец, толпа высокопоставленных лиц ушла, митьки остались торжествовать.

Пейзаж после битвы ошеломлял, все застыли в мечтательном молчании.

Ну что, будем викторину устраивать — как митьки поступили с двумя ставками, или все ясно?

Есть вид работы и службы, где нет барина и господина, владыки и раба: а все делают дело, делают гармонию, потому что она нужна. Ящик, гвозди и вещи: вещи пропали бы без ящика, ящик нельзя бы сколотить без гвоздей. <...> Но как это непонятно теперь, когда все раздирает злоба.

В. Розанов

Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сундуки, шарят по мешкам и вскрывают шкафы, нужно обвязывать веревками, запирать на засовы и замки. Вот это умно, говорят обычно. Но приходит Большой Вор, хватает весь сундук под мышку, взваливает на спину шкаф, цепляет на коромысло мешки и убегает, боясь лишь одного — чтобы веревки и запоры не оказались слабыми, не развалились по дороге. Тогда те, которых прежде называли умными, оказывается, лишь собирали богатство для Большого Вора.

Чжуан-цзы

Закономерность я к этому времени уловил такую: когда у «Митьков» дела неважно идут — Митя спокоен, вежлив, журналистам не хвастается; но чуть на «Митьков» слава накатывает — лучше не высовываться, Митю не гневить. Так было в 1988 году, когда ему показалось, что бренд достаточно вырастили и раскрутили; в 1996-м, после получения первой ставки. При получении второй ставки я мог бы и сообразить, что недолго мне осталось быть в «Митьках», ибо большего взлета у Мити, боюсь, уже не будет.

Открылась такая поляна для собирательства, что стало не до шуток. Поляна государственного уровня, которую мало надыбать, надо ее расчистить.

Митя и так долго терпел. Его подсознательное отношение ко мне Набоков описал так: «Человека лишнего, человека, широкой, спокойной спиной мешающего нам протиснуться к вокзальной кассе или к прилавку в колбасной, мы ненавидим куда тяжелее и яростнее, чем врага, откровенно напакостившего нам». Я не то чтобы не подпускал Митю к раздаче, нет, еще бы я попробовал, просто по-человечески Мите здорово надоело каждый раз справляться с той заминкой, что Шинкарев, да, ходил такой, записывал за мной... да, написал книгу «Митьки»... Ну лишний это разговор, попусту отвлекающий внимание на ненужные детали, отчего размывается ощущение, что митьки — цельный неразъемный шмудак.