Сергей Матюшин - Место под облаком

— Да я же говорю, картинки хорошие, отличные картинки, я разве против? А что еще-то есть?

— Не знаю. Красиво, но не только в красоте дело. Что-то еще такое… Трудно выразить.

— Щемящее!

— Во-во. Щемящее и родное. Просто до слез милое. Понимаешь, в чем загадка, я не испытываю боли, я даже сочувствия не испытываю, хотя воображаю трудную зимнюю жизнь в этих богом забытых углах. Мне все кажется, что тут хорошо жить, гармонично как-то. Вот я городской совсем, а чувствую, чувствую, ах, не знаю как сказать. Понимаешь ли ты меня? Странно ведь, эти сельские картины для нас с тобой словно диковинка, а должно быть естественным. Милое это все, но совсем постороннее.

— Не говори красиво, брат Василий, — строго произнес Виктор, вздев указательный палец и погрозив им. — Не говори красиво. Заповедь классика, учти это. Поживи тут зиму, в заносах и без света, воды, газа, потом поговорим о всяких твоих поэтичностях. Водочки, девочек с первого курса на картошку сюда осенью золотой, в сентябре да октябре, на пару месяцев эдак. Хоть на голове ходи! Вот и вся романтика.

И заорал внезапно с богатырской силой счастливого, беззаботного и здорового дылды:

— Тут из-за леса-а выходит та моя Лайла-а… Древний Том Джонс на русский манер. Помесь тверского с англицким. Таперича так поют, сынок.

— Фу ты, — сморщился Василий. — Откуда вспомнил такое?

Ему-то, Василию, смутно вспомнилось что-то про легкую дальнюю дорогу, пыль дорожную и мгновенный взгляд из-под платка, и невозможное возможно, дорога дальняя легка, когда мелькнет в пыли дорожной мгновенный взгляд из-под платка…

— Все-то ты опошляешь, Витольд. Неужели тебе не жалко? Что же, разве тут красоты никакой нету? Жизнь ломается у людей, драма целая. Заселять надо деревеньки, а не уничтожать их. Дороги строить, связь, телефон, вон в Америке каждый хуторок к интернету подключен, а тут…

— Ого! Телевидение кабельное и спутниковые тарелки! Что-то новое прорезалось в вас, шеф. А насчет жалко, отчего же, жалко. Никто не живет, все разбегаются, а кто остается — потихоньку спиваются. Ни одного пацана. Куры да старухи. Застой, слушай, тоска русская неизбывная, а не красота твоя сентиментальная, прости уж. Представь: зима, бесконечные вьюги, никакого тебе общения, одно радио да телик, где показывают бесконечное веселье да шикарную жизнь. Этот телек уж сколько лет нас всех и их всех за идиотов держит, как считались быдлом, так и остались. Еще хуже чем при коммуняках стало. А красоты тут мно-ого, много красоты всякой.

Даже волки, наверное, не воют, от голода в другие места мигрировали. А так да, вполне поэтично. Только не до пейзажа им тут. Все эти пасторали да пейзанские восторги выдумали твои писатели, а сами, кстати, предпочитают жить даже не в маленьких или средних городах, а в столицах, причем желательно не дальше Садового кольца. И знаешь, никуда эти твои уголки не денутся еще сто лет. На твой век хватит, не переживай. Смотри, наслаждайся, чего тебе еще? Разве мы с тобой в силах что-нибудь изменить? Помню, в первом, что ли, классе был, к дядьке в деревню ездил, а мать в прошлом году там же была. И что? Да все то же, так же горбатятся с утра до вечера, то же дешевое вино в магазинчиках, то же пьянство, та же нищета, все как и тридцать лет тому назад.

— Теперь лучше будет, — сказал Василий. — Вот мужичкам землю раздадут, и все наладится. Реорганизация.

— Деньги на ветер, — хмыкнул Виктор. — Лучше бы какую-нибудь новую целину нашли.

Они въехали в деревню.

— А вот и колодец! — сказал Виктор, слезая с велосипеда.

Сбросил рюкзак. Опершись ладонями о поясницу, прогнулся, расправил плечи.

— И где девка красная, эх да и с ведрами расписными на гой-еси коромыслице узорчатом, да, шеф? Не будет девки, Василий Павлович, у вас в институте они педагогику изучают, чтобы потом в бутике тройным французским одеколоном торговать единолично. А то бы сейчас наклонился и — ах! — ее поцеловал. Девку-то красную, ядреную… Велики помоем?

— Ты уж совсем, — посмеялся Василий. — Пижон. Никакой поэтичности в тебе нет.

Они поставили велосипеды у плетня.

— Пойду за ведром к единоличнику, — сказал Виктор. — Общественного нету.

Он подошел к ближайшему дому, постучал осторожно в наличник.

— Есть кто-нибудь живой? Але!

На крыльцо вышла босая девушка в желтой блузке. Блузка, короткая черная юбка, все ей было мало, тесно, словно позапрошлогодняя одежда была на ней. Глазастая, загорелая. «Какая красивая!» — решил Василий и непроизвольно шагнул навстречу.

— Здравствуйте, — приветливо сказал появившийся на крыльце мужчина в выцветшей гимнастерке. — С чем к нам? Откуда сами?

«Сейчас скажет: куда путь держите?»

— Куда путь держите?

— Добрый день, мы вот тут проездом, на велосипедах, на водохранилище. На Рыбинское едем, путешествуем. Но у нас там и работа, — оглянувшись на Виктора, добавил поспешно. — Нет ли у вас, я хотел спросить, ведра какого-нибудь плохого, нам велосипеды бы помыть, утром была гроза, а ехали по глинистой дороге, все заляпалось. Мы из Твери, своим ходом, так сказать.

— Туристы, — кивнул мужчина. — Ведро найдется, зачем нет. Только около колодца близко не надо.

— Что вы, что вы, мы же понимаем, — сказал Василий, глядя на подбоченившуюся девушку.

— Здрасьте, — сказала она, спрыгнув ступенькой ниже.

— Принеси ведро, Ксения, — сказал мужчина. — И другое, из под рукомойника. Там в углу портки драные, захвати тоже.

«Ксения… — подумал Василий. — Надо же. И коса русая. Просто невероятно какая красивая».

— Вам, должно быть, и ночевать негде? — спросил мужчина. Он был в галифе и тоже босой. — Вы проездом или ночевать будете? Тогда можно и баньку сварганить.

Василий замялся.

— Хотели бы заночевать, — бодро сказал Виктор. — А банька, так это мечта!

— Ежели с ночевкой, — кивнул мужчина, — то можно у нас. Хоть в доме, хоть в сарае, места хватит, у нас просторно, мы тут вдвоем с дочкой. В сарае вона сено, сейчас хорошо, ночи пока теплые.

— Спасибо большое, — несколько нелепо поклонился Василий. — Вы очень добры. Конечно, в сарае, если можно, что вас стеснять? На сене лучше, свежий воздух, на воле, так сказать.

— А чего стеснительного, надо же людям переночевать. Так вы, стало быть, на Рыбинское. И по какому делу, если не секрет? Научному или на предмет рыбалки?

— По делу, — более уверенно почувствовал себя Василий. — Какой же секрет? Я ихтиолог, изучаю жизнь рыб, а вот мой помощник, лаборант и сотрудник Виктор. Мы направляемся в заповедник, там я работал в прошлом году. Знаете Дарвинский заповедник? Там еще село такое есть…

— Знаю, как же. Борок называется. Научная станция.

— Да-да, — приятно поразился Василий. — Именно. Я ихтиолог, исследую болезни рыб. А на водохранилище многие породы больны.