Джала Джада - Сократ и афиняне

Люди осуждающе качали головой и проходили мимо по своим делам. И много раз за лето в разных местах и в разных вариантах можно было услышать шепелявый голос старушки, извещавший о том, что она к зиме помрет, внучка замуж выйдет, а собачка непременно сдохнет. Люди из жалости кормили умирающих, а собирающейся замуж делали подарки. Настала осень, начались заморозки, повеяло зимой. Стало ясно, что бабка не скоро помрет, если только не насильственной смертью, сучка, окрепшая за лето, тоже не собиралась сдохнуть в ближайшее время, а женихи за внучкой как-то не очень спешат: если быть точным, то ни одного не видать. И с первыми холодами собралась старушка припасы на зиму делать. Дул сильный холодный ветер, когда повстречал в поле согбенную старуху возвращавшийся из соседней деревни мужик по имени Нил.

— Ты куда в такую погоду, старая, собралась-то? Глянь, ветром сдует в овраг, — добродушно пошутил он, глядя жалостливо на бедную женщину.

— Колошки, колошки собирать, сынощек.

Жаль стало Нилу убогую и ленивую, которая все лето пробездельничала и теперь вот по холодам одумалась: чужие остатки, колоски, собирает.

— Где же ты, дура старая, в такую погоду колоски найдешь? Вот что, бабка, приходи завтра, я тебе мешок просы дам.

Старушка слезящимися то ли от ветра, то ли от привалившего нечаянного счастья глазами уставилась во что-то на горизонте и впала в глубокую задумчивость. Подождав немного и не дождавшись положенных в таких ситуациях благодарностей, Нил дернул вожжи и лошадка тронулась. Нил подумал:

«Стара, жаль живую душу, хоть и ленива, из-за чего погубила и мужа и детей, помрет зимой, если не от голода, то от холода. Надо дать и картошки, дров подвести на зиму…

Когда отъехал уже метров сто, до Нила ветер донес крик бабки Насти:

— Ни-луш-ка-а-а!

Оглянувшись, он увидел, как, путаясь в подоле длинного заношенного старого пальто, спотыкаясь и задыхаясь, бежит за ним старушка. Ветер бил ей в лицо, душил и заглушал писклявый старушечий крик.

— Тпру! — телега остановилась. Нил терпеливо ждал. — Ну чего тебе, старая? — спросил он, когда наконец бабка Настя пришлепала до телеги. Отдышавшись, бабка Настя каким-то нахально бессовестным голосом и почти сердито спросила, будто собиралась отказаться:

— Ну, а проша-то у тебя шелушенное?

Сотни мыслей заискрились в голове Нила от удивления. Сначала даже растерялся от неожиданности. Ну никак не могла прийти ему в голову мысль, что старуха будет еще вредничать и выяснять, шелушенное или не шелушенное просо ей он даст. Ей, оказывается, еще не хочется шелушить самой. Взбешенный, Нил не успел сам сообразить, как рука с кнутом опустилась на спину ленивой старушки. Ветхое одеяние выпустило облачко многолетней обильной кислой пыли. Внутри старухи что-то екнуло, ойкнуло, хрустнуло, она тихонько и осторожненько опустилась на колени, как будто разглядела на земле что-то интересное, постояла маленько и потом вдруг и резко клюнула носом в твердую, уже подмороженную землю, словно поцеловала ребенка.

Бабку похоронили, сучка скоро почему-то сдохла, а Агашку увел с собой какой-то проезжий пьяница. Сбылись бабки Насти слова. А покосившийся домик с почерневшими бревнами и разваливающимся забором до сих пор стоит посредине деревни со смешным названием Головажелудка.

Оказались заблудшие два барана в темном лесу среди волков. Пока хищники не проснулись и пока не рассвело, один из баранов торопливо обломал рога, обточил копыта под когти, а зубы под клыки, наслюнявив, выпрямил колечки шерсти. Закончив перевоплощение, начал зевать, стараясь завыть: «У-у-у-у…» Получилось нечто похожее на «бэу-бэу-бэу…». Под удивленными, злыми и подозрительными взглядами волков он делал вид, что он заболевший волк, потому вид у него немного бараний и голос с хрипотцой. Поверили… кажись… Облегченно вздохнул…

Второй же, прочистив голос, от души заблеял, наслаждаясь звонкой мелодией бараньего естества, понимая, что слышит эти звуки в последний раз. Счастливчика загрызли. В пиршестве, скрывая отвращение, участвовал и урчал от показушного удовольствия «умный» баран, который прожил в стае, завывая по ночам на луну, до старости. Вид здорового волка, естественно, к нему не вернулся, и его долго еще считали в стае «паршивой овцой» с отклонениями, которой место не в стае, а в стаде. Многое стало привычным, лишь сны, пожалуй, оставались без изменения — бараньими.

Когда волки стали досаждать соседней деревне, на них устроили облаву и перебили. Люди были удивлены: в стае волков оказался всего один старый волк, а все остальные были подстриженные под волков бараны и козлища.

Всякие бывают странности у людей. Над ним и посмеивались, и жалели, возможно, кто-то и презирал. Все: и кто его любил, и кто терпеть не мог, и просто знакомые — в один голос утверждали, что он под каблуком жены. Чтобы радовать своих, он работал, не жалея сил, на трех-четырех местах, дома не делил хлопоты на «мужские» и «женские»: и в магазин ходил, и краны чинил, и посуду мыл, и кушать готовил, и убирался, и пылесосил, и в огороде копался. Ничего не тяготило, делал все легко и радуясь. Странность была в том, что безумно радовался, если ему вечером расправляли постель. Утром убрать — пожалуйста, вечером расправить — смерть, ни в какую. Жена и дети знали эту его слабость и подшучивали над ним, специально собираясь, чтобы посмотреть, с каким восторгом, наслаждением, невыразимым словами блаженством он ложился спать в приготовленную ему постель. Их смешило и забавляло это непонятное ребячество, не изменяющаяся с годами странность.

Праздник прошел замечательно: были гости и много подарков. На другой день ему пришлось встать пораньше, надо было сделать отложенные ради домашнего праздника дела. Как в таких случаях бывает, день оказался вдвойне, втройне тяжелым. Вернулся поздно, усталый, голодный. Жена и дети радостно его встретили и стали наперебой щебетать, как они целый день возились с подарками. Поев холодные остатки от праздничного пира, он взялся за гору вчерашней посуды, шутя, веселясь и радуясь с прибегающими на кухню женой и дочерьми над их подарками, которые они теперь вместе с ним начали перебирать заново. Постепенно исчезла усталость, ушла куда-то головная боль, мучившая с полудня, с ног спала свинцовая тяжесть, глаза посветлели — пришло то счастливое чувство семьи, которое не понимают несчастные друзья и знакомые, обзывающие его «подкаблучником». Но все проходит. Закончился и этот день. Оживленные и радостные, разбрелись укладываться спать. Когда он, почистив зубы и умывшись перед сном жидким ароматным мылом, пришел в спальню, увидел постель, расправленную только со стороны жены, которая, с беззаботной улыбкой натирая кремом руки, сказала: «Милый, извини, мне не хотелось тянуться через кровать, скинь, пожалуйста, покрывало на кресло, я утром уберу».