Александр Проханов - Господин Гексоген

В ней было сумрачно, накаленно. Жарко, как угли, горели светильники. Мерцали слюдой изразцы. Священные тексты, похожие на вьющуюся лозу винограда, оплетали мечеть. Пространство, в котором стоял Белосельцев, было плотнее и гуще, чем то, что осталось снаружи. Под сводами скопились энергии, увеличивающие плотность пространства, создававшие его напряженность. Прихожане стелили коврики, опускались на колени. Оглаживали бороды, подымая строго-умиленные лица к высоким узорным прорезям, где последней лазурью угасала заря. Белосельцев стоял в стороне, прижавшись к стене, на которой, застекленное, висело изображение Меддинской мечети и на раздвоенном клинке струилось изречение Пророка. Ему было хорошо в мусульманской молельне. Здесь было намолено, как в православной церкви. Богомольцы, ожидавшие час молитвы, обращавшие души к Аллаху, обращали их к Единому Богу, покрывавшему своей благодатью океаны и земли, народы и страны. Как свет, попадая в хрустальную призму, распадается на цветастую радугу, так образ Единого Бога, преломлясь в народах, прославляется в мечетях и пагодах, в костелах и православных церквах. Так чувствовал Белосельцев лазурь, стекавшую ему в душу из высокого резного окна, рождая умиление и нежность.

Еще невидимый, смутно белея чалмой, мулла возгласил первый молитвенный стих. С каждым колебанием звука, выступая из тьмы белой бородой, истовый, горбоносый, держа у груди раскрытую книгу, мулла стенал, умоляя Бога услышать его. Выкликал и восторженно славил, ударяя молитвенным звуком в монолит омертвелого мира, куда были вморожены людские спящие души. Холодный камень и лед начинали плавиться. Белосельцев чутко, страстно внимал. Стих Корана своим явленным звуком и тайным сокрытым смыслом входил в сочетание с его измученной, ожидающей чуда душой. В недвижном пространстве мечети, в накаленном сумраке словно пахнуло ветром. Богомольцы полегли, как трава, поверженные ниц этим внезапным порывом. Они отрывали от пола покорные лбы, распрямлялись, подымая лица к лазури, а потом разом, всей молящейся коленопреклоненной толпой, падали ниц. Повторяли бессчетно мягкие упругие колебания, расшатывая костную, лишенную духа материю. Побуждали ее дышать, слышать Бога, чувствовать над собой бестелесный творящий Дух. Земля и воздух слабо вздрагивали от этих поклонов. Мусульмане, отделенные друг от друга океанскими водами, великими пустынями, снежными вершинами гор, совершали поклоны, расшатывая землю, добиваясь резонанса с гул – кой, взывающей к Аллаху молитвой. Белосельцев чувствовал коллективные усилия миллиардов людей, захватывавших в молитвенный ритм течение рек. Правоверные молились в сельской дагестанской мечети. Молились в Кандагаре у рынка, под лазурным куполом, где в серебряном узорном ларце хранился волос Пророка, и он, Белосельцев, оставив автомат на броне, безоружный и верящий, просил у Всевышнего милости. Молились в Меддине под каменным белоснежным шатром, из которого ввысь устремлялись островерхие башни, и он, оробев, ступал босыми ногами по прохладным восточным узорам. Молились в маленькой мечети в Латакии, остывавшей от солнца Сахары, и сквозь тонкие окна в стене он видел бирюзовое море и серый, остекленелый эсминец. Молились в Равалпинде, где с голубых минаретов под блестящей луной певуче рокотал муэдзин и торговцы золотом торопливо убирали лотки.

Белосельцев достал из кармана платок. Постелил на каменный пол. Опустился на колени, почувствовав, как понизился и уменьшился он в своей гордыне, в своей одинокой жизни, добивавшейся внимания Бога. Он был как все, безымянный, растворенный среди молящегося человечества.

Отслужил со всеми намаз, благодарный мусульманским богомольцам за то, что приняли его, путешественника, застигнутого вечерней молитвой вдали от православного храма. Выходил из мечети просветленный, среди густой молчаливой толпы, совавшей ноги в галоши и туфли, шаркающей по каменным плитам.

В темноте сельской улицы, по которой расходился народ, его нагнал Исмаил Ходжаев, окруженный молодыми охранниками. – Я внял вашему совету, Виктор Андреевич. Не пойду на помощь Басаеву. Если он нападет на Дагестан, мои люди и я встанем у него на пути. Силой оружия прогоним обратно в Чечню.

Под туманными звездами они вернулись в дом с оранжевыми окнами. Сад мглисто темнел, и не было видно, стоят ли дремлющие кони у засохшего дерева. Исмаил проводил Белосельцева в одну из многочисленных деревянных пристроек, сухих и чистых, с низкой тахтой, на которой чьи-то заботливые руки постелили постель с пышной шелковой подушкой и простроченным, легким одеялом.

– Отдыхайте, Виктор Андреевич. Если хотите попасть на утренний самолет в Москву, надо рано проснуться. – Исмаил поклонился, прижав руку к сердцу, и оставил Белосельцева одного, среди тончайших ароматов старинного дерева, сладкого дыма и чего-то еще, напоминающего увядшие благовонья.

Он лежал без света. И было ему хорошо и спокойно, и последнее, о чем он подумал, стала мысль о туманных звездах, текущих над садом, исчезающих за каменным гребнем.

Он проснулся от ужаса. В доме раздавались голоса, за окнами метались огни, слышался рокот моторов. Белосельцев наспех оделся, сунул босые ноги в домашние чувяки, вышел на боковое крыльцо. Небо было переполнено звездным ослепительным блеском, и среди этого блеска совершалось безумие. Звезды смещались и падали, покидали привычное место, рассыпали созвездья, прерывали медлительное сонное течение. Мимо бежали люди, звякало оружие. Яркие фары осветили сад, висящие яблоки, бессмысленные и ненужные в этот час мировой катастрофы. На крыльце, освещенный автомобильными фарами, возник Исмаил Ходжаев.

– Война, – сказал он. – Басаев вошел в Дагестан. Объявлен сбор ополчения. Вы останетесь здесь, Виктор Андреевич, или поедете со мной в Кадарское ущелье?

Звезды кружились в водовороте, исчезали в черной дыре, куда утягивалась и сливалась Вселенная.

Кадарская зона, куда попал Белосельцев, меняя джипы на бэтээры, оставляя отряды ополченцев и встраиваясь в армейские колонны, договариваясь с оперативниками ФСБ и используя связи с военной разведкой, само Кадарское ущелье казалось голубой чашей с высокими каменными краями. По серым каменным кручам, зарождаясь нежными зелеными тенями, превращаясь в густые сочные кущи, стекали лесные заросли. В низине превращались в темную зелень садов. Кара-махи и Чабан-махи – так назывались эти селенья, напоминавшие Белосельцеву сон, бабушкины рассказы о Кавказе, пушкинские стихи и таинственное, необъяснимое знание о том, что он уже был здесь когда-то, быть может, в иной жизни. Казалось, крохотная голубая планета опустилась на землю, сохранив инопланетную красоту, неземную форму жизни, сберегаемую древними богами.