Хуан Онетти - Избранное

— Замечательная новость, — сказал Ларсен. — Все будут чрезвычайно рады, когда я возвращусь на верфь и сообщу об этом. Разумеется, если вы меня уполномочите.

— Да, можете сказать, но исключительно высшему персоналу, тем, кто доказал свою преданность. Я покамест не удосужился выяснить причину моего ареста. Кажется, он вызван доносом по поводу той пресловутой акции, о которой мы с вами говорили. Что произошло? Неужели порученная вам миссия потерпела неудачу или вы вошли в сговор с моими врагами?

Ларсен улыбнулся и принялся очень медленно раскуривать сигарету, затем он заставил себя с ненавистью взглянуть на эту птичью голову, выжидающе и фанатично обращенную к нему, убежденную во всяческих победах, в том, что никто не оспорит ее правоту до самого конца.

— Вы знаете, что это не так, — медленно сказал Ларсен. — Не зря ведь я здесь, не зря явился, как только узнал, что вы арестованы. — Но хотелось ему сказать другое: «Я сделал все возможное. Я перенес унижения и причинял их. Я прибегал к неким видам насилия, которые вам известны так же, как мне, не больше и не меньше, чем мне, и жертва которых неспособна их описать и обвинить, так как неспособна их понять, отделить от своего страдания и постичь, что в них-то и состоит его причина. Вам наверняка приходилось применять эти виды насилия каждый день. Вы знаете и все остальное, знаете так же, как я, но не лучше, потому что оба мы — люди и наши возможности в подлости одинаковы и ограничены: хитрость, преданность, терпимость, даже самопожертвование — когда прилипаешь к боку ближнего, как пловец, желающий спасти другого от быстрого течения и помогающий ему пойти на дно — почти всегда по его же просьбе, и именно тогда, когда нам это кстати». — Единственное, за что меня можно осуждать, — это за неудачу.

Петрус втянул голову, как черепаха, опять показал желтые зубы, на сей раз более щедро. Нет, он не осуждал бесповоротно: глубоко сидевшие блестящие глазки смотрели на Ларсена задумчиво, почти жалостливо, с веселым любопытством.

— Что ж, я в вас верю. Я никогда не ошибаюсь в оценке человека, — сказал наконец Петрус. — По существу, это не имеет значения. Я могу доказать, что не знал о существовании поддельных акций. Или же никто не сможет доказать, что я что-то знал. Оставим это. Важно то, что час торжества справедливости близок — это вопрос дней, самое большее недель. Теперь более, чем когда-либо, мы нуждаемся в способном и преданном человеке для управления верфью. Чувствуете ли вы в себе силы и необходимую веру?

Ларсен ответил утвердительным кивком, чтобы выиграть время, пока его легкие снова привыкнут к атмосфере несуразного, сдвинутого бытия, в которую он был погружен всю зиму и которая теперь внезапно стала для него невыносимой, остро ощутимой. С подобной атмосферой вначале трудно мириться, а потом ее почти невозможно чем-нибудь заменить.

— Можете на меня рассчитывать, — сказал он, и старик усмехнулся. — Но, разумеется, я потратил на верфи немало времени, и я уже немолод. Теперь работа там нетрудная, согласен, хотя ответственность весьма велика. О жалованье я пока не хочу говорить, единственно полагаю уместным заметить, что его не выплачивают либо выплачивают нерегулярно. Думаю, я вправе просить гарантию компенсации, когда придут хорошие времена.

Петрус вдруг откинулся назад, и кожа на его лице растянулась по всем мелким косточкам. Какой-то миг Ларсен был уверен, что голова эта вознеслась куда-то очень высоко над полутьмою комнаты, в некие области невыносимого благоразумия, в давний исчезнувший мир. Петрус медленно поднял большие пальцы к кармашкам жилета и приблизил свое лицо к Ларсену. Чуть-чуть презрительное, оно выражало легкое, насмешливое сожаление человека, вынужденного общаться с прочими людьми.

— Платят вам жалованье или нет там, на верфи, — это не мое дело. У нас есть администратор, сеньор Гальвес, изложите ему ваши претензии.

— Гальвес, — повторил Ларсен со вздохом облегчения. Он почувствовал себя оправданным, волна тепла наполняла его силой, как выздоравливающего. — Но ведь это он передал акцию в суд, сделал на вас донос.

— Совершенно верно, — согласился Петрус. — Тем хуже для него. Я был бы рад узнать, какие меры вы приняли, чтобы найти ему замену. Вы, конечно, понимаете — такое предприятие, как верфь, не может действовать нормально без опытной и надежной администрации. Надеюсь, вы его хотя бы уволили?

«С какой радостью я бы его обнял или отдал бы за него жизнь и одолжил бы ему в десять раз больше денег, чем ему может понадобиться».

— Видите ли, — сказал Ларсен, расстегивая пальто. — Гальвес, наш администратор, сделал донос и исчез. Или, вернее, предусмотрительно постарался исчезнуть раньше. Три дня тому назад он прислал мне письмо с отказом от своей должности. Я, разумеется, тотчас понял, что мой долг — уволить его. Я искал его по всем закоулкам верфи, затем приехал сюда, в Санта-Марию. Я собирался уволить его вот этим. Но он не показывается.

Ларсен бесшумно положил на стол револьвер и отошел на шаг, чтобы им полюбоваться.

— Это «смит», — сообщил он с неуместной, несколько вялой гордостью.

Оба помолчали, опустив головы и внимательно глядя на изящную форму оружия, на мягкий синеватый отлив блестящего дула, на черную гофрированную поверхность рукояти. Они рассматривали револьвер, не намереваясь к нему прикасаться, словно это было какое-то животное, о существовании которого они знали, но никогда его не видели прежде, или какое-то насекомое, которое забралось на письменный стол, тая угрозу и само под угрозой, но не сознавая этого, — спокойное, загадочное, оно пытается, быть может, вибрацией своих надкрыльев сообщить что-то недоступное грубому восприятию человека.

— Спрячьте это, — приказал Петрус и снова поудобней уселся в кресле. — Лично я не одобряю подобных действий. И теперь это нам ни к чему. Как удалось вам пройти в тюрьму с револьвером? Вас не обыскали?

— Нет. Это не пришло в голову ни им, ни мне.

— Невероятно! Стало быть, кто угодно мог бы войти сюда и убить меня. Даже этот тип, Гальвес, который вчера и позавчера приходил бог знает сколько раз просить свидания со мной. Я не пожелал его видеть, мне не о чем с ним говорить. Он более мертв, чем если бы вы воспользовались своим револьвером.

— Так он приходил? Гальвес? Вы уверены? Прекрасно, тогда он должен быть где-то недалеко. Я его непременно найду. Не для того, чтобы всадить в него пулю, — это у меня был порыв, хотелось что-то сделать. Но я с удовольствием плюнул бы ему в лицо или высказал бы ему, не торопясь, все, что я о нем думаю.

— Понимаю, — решительно солгал Петрус. — Спрячьте револьвер и забудьте об этой истории. Найдите способного, честного человека на должность администратора. Определите ему жалованье и условия. Что бы ни происходило, надо все время помнить — верфь должна работать непрерывно.